— Рабочие-якобинцы более проницательны, более тверды, чем буржуазные якобинцы, и имели мужество и мудрость сами себя термидоризировать.

Вождю большевиков с радостью вторил сменовеховец Н. Устрялов: «Революция уже не та, хотя во главе ее — все те же знакомые лица… Но они сами вынужденно вступили на путь термидора… Путь термидора — в перерождении тканей революции, в преображении душ и сердец ее агентов…» «Не знаю, прав ли Демьян Бедный, что крупными слезами плачут памятники Володарского и Свердлова, созерцая лики нынешних Москвы и Петербурга, — но уверен, что ликует Медный Всадник…» Устрялов продолжал сравнение, сопоставляя личности вождей двух революций: «В свое время французские якобинцы оказались неспособны почувствовать новые условия жизни — и погибли. Ни Робеспьер, ни его друзья не обладали талантом тактической гибкости». «Ленин более гибок и чуток, нежели Робеспьер». «Мы вступили на «путь термидора», который у нас, в отличие от Франции, будет, по-видимому, длиться годами и проходить под знаком революционной, советской власти».

А старовеховец А. Петрищев едко высмеивал подобные мечтания: «Я понимаю раздражение того читателя «Смены вех», который говорил:

— Ждите, мол, ребятушки. Уже Термидоры. Не за горами и Брюмеры. Потом Наполеон. Потом и Людовик придет… Ох, уж эти мыльные пузыри. Обрыдло от них… И как это не надоест людям…» Как и предыдущие крутые повороты, переход к нэпу давался Ленину непросто. Н. Вольский передавал услышанный им рассказ большевика Алексея Свидерского: «На одном собрании Ленин говорил: «Когда я вам в глаза смотрю, вы все как будто согласны со мной и говорите «да», а отвернусь, вы говорите «нет». Вы играете со мной в прятки. В таком случае позвольте и мне поиграть с вами в одну принятую в парламентах игру. Когда в парламентах главе правительства высказывается недоверие, он подает в отставку. Вы мне высказывали недоверие во время заключения мира в Бресте, хотя теперь даже глупцы понимают, что моя политика была правильной. Теперь снова вы высказываете мне недоверие по вопросу о новой экономической политике. Я делаю из этого принятые в парламентах выводы и двум высшим инстанциям — ВЦИКу и Пленуму — вручаю свою отставку. Перестаю быть Председателем Совнаркома, членом Политбюро и превращаюсь в простого публициста, пишущего в «Правде» и других советских изданиях…» Угрозой отставки Ленин так всех напугал, что сразу сломил выражавшееся многими несогласие».

Несмотря на свою временную победу, совбуры, нэпманы ощущали шаткость, непрочность своего «второго пришествия». (Оно и кончилось, как известно, в конце 20-х годов.) Ведь богач перестал быть почтенным, уважаемым в обществе человеком, примером для всеобщего подражания: в этом революция добилась успеха. Характерная шутка 1924 года (из журнала «Заноза»):

— И чего вы, Поликарп Федотыч, убиваетесь. До войны вы были первая гильдия, а теперь нэп… Только вся и разница…

— Рассказывай! — горько возражает нэпман. — Прежде я был гильдия, а теперь мне все кричат: «гниль-де, я!..»

Известный анекдот тех лет — нэпман с ребенком гуляют по Красной площади.

— Папа, что это такое? — спрашивает мальчик, показывая отцу на Мавзолей.

— Это могила Ленина.

— А что такое Ленин?

— Ленин — это, сынок, наша могила…

Задуманные Владимиром Ильичем «отхожие места из золота» так и остались мечтой. Пожалуй, неожиданное воплощение эта идея обрела только в знаменитых «золотых унитазах» «новых русских» в 90-е годы. Золотой унитаз возродившегося из пепла богача — настоящее завершение мечты Ленина, при котором она обращается в свою полную противоположность… Впрочем, не такова ли судьба всех вообще человеческих идей?

Кстати, в анекдотах 90-х годов Владимир Ильич встречался и с этим, следующим поколением российских «буржуев»: «На перекрестке в зад шестисотому «Мерседесу» врезается допотопный броневичок. Из «мерса» выскакивает «новый русский» в малиновом пиджаке, пальцы веером, готов к бою. А из броневичка выходит дяденька в сером пальто и кепочке, с рыженькой бородкой. Щурит дяденька добрые-предобрые глазки и говорит «новому русскому»:

— А вы, батенька, не в тот анекдотик заехали. Феликс Эдмундович! Расстреляйте, пожалуйста, этого буржуя».

«Разве не нравится молодежи слово «товарищ»?» Конечно, борьбу с деньгами большевики рассматривали как часть более широкой войны — против частной собственности вообще. Иногда Ленину доказывали, что стремление к собственности лежит в самой природе человека. Он отвечал на этот довод так: «Чувство собственности отнюдь не является изначальным человеческим инстинктом. Когда человек хочет владеть чем-то… он делает это для того, чтобы облегчить себе борьбу за существование. Никто не хочет получать в собственность то, чего и так хватает для всех. В пустынях все берегут свои колодцы, но там, где воды вдоволь, ни один разумный человек не будет ее охранять…»

Большевики считали, что, если вместо взаимной борьбы в обществе установится братство, люди перестанут цепляться за собственность. Внешним выражением этих новых человеческих отношений служило слово «товарищ». Это словечко ввела во всеобщее обращение еще Февральская революция. В те дни оно не употреблялось разве что по отношению к бывшим царю и царице. Американский журналист Джон Рид описывал такой случай: «Дама одного из моих приятелей однажды в полдень вернулась домой в истерике: кондукторша в трамвае назвала ее «товарищем»!»

Владимир Ильич считал такое безразмерное понимание «товарищества» ошибочным. В июне 1917 года он заявил в одной из речей: «Волк овце не товарищ».

И все же и в красной России обращение «товарищ» применялось почти ко всем. Очень скоро в нем зазвучали нотки казенности, неискренности. В дружеском общении его стали вытеснять иные, более сердечные словечки. «Это слово — «товарищ», — говорил Лев Каменев в 1918 году, — оно стерлось, как монета, от повторения, но это великое слово, воплощающее в себе тот будущий строй, при котором люди друг другу будут не волки, а товарищи, будут жить дружной семьей». В 20-е годы сам Ленин с некоторой досадой спрашивал у комсомолки Екатерины Логиновой: «Разве не нравится молодежи слою «товарищ»?» Его собеседница отвечала, что нравится. «Тогда зачем вы друг с другом обращаетесь со словом «братва»?..»

Позднее в советском фольклоре появилась шутка: «При капитализме человек человеку волк. А при социализме? Товарищ волк».

Тем не менее обращение «товарищ» продержалось вплоть до самой «реставрации» 90-х годов (а в российской армии — сохранилось и в XXI веке). Читатель либерального журнала «Огонек» П. Негретов в 1991 году призывал побыстрее внедрять обращение «господин»: «Удобней всего начать там, где живут по приказу, по уставу, — в армии. «Господин лейтенант!» — как прекрасно это звучит и как благотворно действует на обе стороны — и на того, кто обращается, и на того, к кому обращаются… Вместе с восстановлением частной собственности старые обращения вернут нам утраченное чувство собственного достоинства».

По иронии судьбы, старорежимное обращение «господин» вернулось в быт в 1991 году, как раз тогда, когда у пустеющих магазинов выстраивались огромные очереди. Что породило частушку:

Ленин как нудист. Бульварно-эротическая печать России по-своему отразила приход большевиков к власти: как наступление эры вседозволенности. На рисунке в одном из таких изданий в ноябре 1917 года изумленная хозяйка спрашивает свою кухарку, которая расхаживает по кухне голой, в одном фартуке и платочке:

«— Почему ты в таком виде?

— А в хвосте (очереди. — А.М.) говорили: «большевики придут, все с тебя снимут!». Так вот я уж заранее все с себя сняла!..»

На другом рисунке хорошо одетый кавалер игриво интересуется у обнаженной девушки, плескающейся в ванне: