Позднее он замечал, что в первой мировой войне старая Европа «загнила и лопнула… как вонючий нарыв». «Величайшей ложью было объявление войны из-за освобождения малых народностей. Оба хищника стоят, все так же кровожадно поглядывая друг на друга, а около немало задавленных малых народностей». «Миллионы людей погибли в этой бойне, миллионы людей остались искалеченными. Война стала всемирной, и все больше и больше стали возникать вопросы: зачем, во имя чего эти ненужные жертвы?» «Во всех странах призываются под ружье самые сильные, самые здоровые люди, губится самый цвет человечества… И за что? Да для того, чтобы один из этих стервятников стал победителем над другим…»

«Пленение мое было совсем короткое». Лично для Ленина начало мировой войны обернулось арестом, ведь война застигла его на территории враждебного России государства — Австро-Венгрии. И Владимира Ильича, как русского подданного, заподозрили в шпионаже в пользу России…

7 августа 1914 года он говорил товарищу: «Только что у меня был обыск. Производил здешний жандармский вахмистр… Обыск был довольно поверхностный. Дурак всю партийную переписку оставил, а забрал мою рукопись по аграрному вопросу. Статистические таблицы в ней принял за шифр… Да, в хламе нашел какой-то браунинг, — я не знал даже, что имеется…»

На следующий день Ленина взяли под стражу. Впрочем, этот арест продлился недолго — обвинение Владимира Ильича в шпионаже в пользу Николая II выглядело слишком нелепо. Освобождению Ленина помог один из вождей австрийских социал-демократов — Виктор Адлер. Он явился с просьбой об этом к министру внутренних дел, причем министр строго спросил:

— Уверены ли вы, что Ульянов враг царского правительства?

— О да! — отвечал Адлер. — Более заклятый враг, чем ваше превосходительство.

«Пленение мое, — писал позднее Ленин, — было совсем короткое, 12 дней всего… вообще «отсидка» была совсем легонькая, условия и обращение хорошие». Товарищи по заключению приняли Ленина хорошо. «Он сразу стал душой общества в этой тюрьме, — вспоминал Г. Зиновьев. — Там сидело некоторое количество крестьян за недоимки и несколько уголовных… Все они сошлись на том, что сделали тов. Ленина чем-то вроде старосты, и он с величайшей готовностью отправлялся под конвоем начальства покупать махорку для всей этой компании».

«Не беда, что нас единицы…» С началом войны германские социал-демократы поддержали в рейхстаге кайзеровское правительство, проголосовали за войну. Это событие стало огромным, ошеломляющим потрясением для социалистов всего мира.

Г. Зиновьев рассказывал: «В.И. уже задолго до войны не верил в европейскую социал-демократию. Он хорошо знал: что-то гнило в царстве Датском… Когда разразилась война, мы жили в далекой глухой галицийской горной деревушке. Я помню, мы тогда держали пари с тов. Лениным. Я говорил: вы увидите, что господа германские социал-демократы не посмеют голосовать против войны, они воздержатся… А тов. Ленин говорил: нет, они все-таки не такие подлецы. Бороться против войны, конечно, они не будут, но для очистки совести они будут голосовать против… Тов. Ленин в данном случае ошибся, как ошибся и я».

Допустить, что социал-демократы проголосуют за войну — на это не хватало никакого самого разнузданного воображения. Тем не менее случилось именно так…

«Не может быть! — недоверчиво воскликнул Ленин, услышав это известие. — Вы, вероятно, неправильно поняли польский текст телеграммы».

«Когда… появился номер «Vorwarts'a» с отчетом о заседании рейхстага 4 августа, — вспоминал Троцкий, — Ленин твердо решил, что это поддельный номер, выпущенный германским генеральным штабом для обмана и устрашения врагов. Так велика была еще, несмотря на весь критицизм Ленина, вера в немецкую социал-демократию». «Увы, — продолжал Зиновьев, — это оказалось не так… Когда тов. Ленин в этом убедился, первое его слово было: «второй Интернационал погиб».

«Это конец II Интернационала, — сказал Ленин. — С сегодняшнего дня я перестаю быть социал-демократом и становлюсь коммунистом».

Окружающие восприняли это намерение не очень серьезно, как эмоциональный всплеск. «Мы не придали значения этой вырвавшейся у него фразе», — писал С. Багоцкий.

Позднее Владимир Ильич нашел, что происшедшее принесло революционерам «великую пользу». «Война часто тем полезна, — замечал он, — что она вскрывает гниль и отбрасывает условности». Ведь за долгий мир 1871–1914 годов среди социалистов накопились «авгиевы конюшни филистерства». И только с началом войны все увидели, что «назрел какой-то отвратительный гнойный нарыв, и несется откуда-то нестерпимый трупный запах». «Недаром сказала Роза Люксембург 4 августа 1914 года, что немецкая социал-демократия теперь есть смердящий труп». Война очистит ряды революционеров от всего «навоза, накопленного десятилетиями мирной эпохи». «Война убьет и добьет все слабое…»

«Мы против «защиты отечества», — решительно заявлял Ленин. «Представьте себе, что рабовладелец, имеющий 100 рабов, воюет с рабовладельцем, имеющим 200 рабов, за более «справедливый» передел рабов». «По общему правилу, война такого рода с обеих сторон есть грабеж; и отношение демократии (и социализма) к ней подпадает под правило: «2 вора дерутся, пусть оба гибнут»…» Но для этого каждый социалист должен бороться против своего «рабовладельца» — то есть своего правительства. «Нельзя великороссам «защищать отечество» иначе, как желая поражения во всякой войне царизму, как наименьшего зла для 9/10 населения Великороссии». «Для нас, русских… наименьшим злом было бы теперь и тотчас — поражение царизма в данной войне. Ибо царизм во сто раз хуже кайзеризма». К интеллигентам, которые оправдывают подобную войну и мнят себя при этом «мозгом нации», относятся знаменитые слова Ленина: «На деле это не мозг, а говно».

В противовес бушевавшим патриотическим настроениям большевики осудили даже переименование Санкт-Петербурга в Петроград и для себя до 1918 года сохраняли прежнее название: Петербургский комитет РСДРП.

Читая в мае 1917 года лекцию о войне, Ленин говорил: «Известно изречение одного из самых знаменитых писателей по философии войн и по истории войн — Клаузевица, которое гласит: «Война есть продолжение политики иными средствами»… Этот писатель, основные мысли которого сделались в настоящее время безусловным приобретением всякого мыслящего человека, уже около 80 лет назад боролся против обывательского и невежественного предрассудка, будто бы войну можно… рассматривать как простое нападение, нарушающее мир, и затем восстановление этого нарушенного мира. Подрались и помирились!.. Вот — жили народы мирно, а потом подрались! Как будто это правда!.. Повторяю еще раз: это — основной вопрос, который постоянно забывают, из-за непонимания которого 9/10 разговоров о войне превращаются в пустую перебранку и обмен словесностями… И поэтому понятно, что вопрос о том, который из этих двух хищников первый вытащил нож, не имеет никакого для нас значения… Вот почему смешно тут обвинять того или другого коронованного разбойника. Они все одинаковы — эти коронованные разбойники».

Большевики выдвинули лозунг: «Мир хижинам, война дворцам!» «Объявляя войну богачам, — заявлял Ленин, — мы говорим: «мир хижинам». «В один кровавый комок спутано все человечество, и выхода из него поодиночке быть не может». «Тебе дали в руки ружье, — обращался он к солдатам, — и великолепную, по последнему слову машинной техники оборудованную скорострельную пушку, — бери эти орудия смерти и разрушения, не слушай сентиментальных нытиков, боящихся войны; на свете еще слишком много осталось такого, что должно быть уничтожено огнем и железом…» «Войну нельзя кончить втыканием штыков в землю; если есть толстовцы, которые так думают, надо пожалеть о людях свихнувшихся, — что же, с них ничего не возьмешь». Впрочем, в 1917 году Ленин отзывался о толстовцах более благожелательно: «Конечно, они исходят из иной точки зрения, чем мы, они против насилия вообще… Но это ничего. Пускай они делают это свое дело, оно явно полезно… Они расшатывают старые устои, особенно в армии».