«Нечаев — титан революции». Одним из русских революционеров, к которому Владимир Ульянов относился с глубокой симпатией, был Сергей Геннадьевич Нечаев. Это тем более удивительно, что в конце XIX столетия имя Нечаева с одинаковой неприязнью произносили и монархисты, и либералы, и революционеры. Как он сумел навлечь на себя столь единодушную ненависть? Сейчас это трудно, почти невозможно понять. Пожалуй, лучшее из объяснений дала революционерка Вера Засулич, которая назвала Нечаева «человеком другого мира, как будто другой страны или другого столетия». Естественно, что этот странный пришелец встретил всеобщее непонимание, а потом и враждебность. «Таких исключительных характеров, — писала Засулич, — не появлялось больше в нашем движении, и, конечно, к счастью».
Больше всего современников поражала фантастическая, нечеловеческая целеустремленность вождя «Народной расправы» (она же «Общество топора»), В нем не было ни капли обломовской расслабленности, одно непрерывное действие. Своих целей он добивался всеми возможными средствами, не останавливаясь абсолютно ни перед чем. «Я прожил 40 лет, — заявил на суде историк Иван Прыжов, товарищ Нечаева по «Народной расправе», — но такой энергии, как у Нечаева, я никогда не встречал и не могу представить себе». Варвара Александровская, давшая на следствии признательные показания о Нечаеве, писала о нем: «Он смел и остроумен, но не всегда осторожен, смел же до дерзости… Слабостей никаких не проявляет, кроме слепой самоуверенности… Дела общества занимают его свыше физических сил; он, если и пьет, урывками; спит чуть не на ходу; засыпая в кресле… чертит рукой как бы по парте, произнося какие-то несвязные слова, но все-таки из мира своей деятельности». Другая соратница Нечаева, Александра Успенская, вспоминала: «На меня Нечаев производил впечатление умного, чрезвычайно энергичного человека, всею душою безгранично преданного делу. Такое же впечатление он производил на моего мужа и, несомненно, на всех, с кем встречался. Больше всего, что у меня осталось в памяти, — это чувство стыда перед ним. «Вот, — думалось мне, — человек, всего себя отдавший работе, тому делу, о котором мы до сих пор только разговоры разговариваем». Мне стыдно было сознавать, что у меня есть личная жизнь, личные интересы. У него же ничего не было, — ни семьи, ни личных привязанностей, ни своего угла, никакого решительно имущества, не было даже своего имени… Впоследствии я много знала таких людей, отдававших свою душу, всю свою жизнь на служение народу, но тогда это был первый такой человек». Любопытно сравнить эти словесные портреты с портретом нашего героя: трудно усомниться в определенных чертах сходства…
В то время когда юный Владимир Ульянов только примерял мундир гимназиста, Нечаев уже был заживо похоронен в Алексеевском равелине Петропавловской крепости (где и скончался в 1882 году). Эта историческая тюрьма имела едва ли не самую зловещую репутацию во всей империи. Тюремщикам запрещалось разговаривать с заключенными. Несколько лет Нечаев провел в цепях, ручных и ножных кандалах. Но и в таком безнадежном положении Нечаев сумел совершить одно из своих самых впечатляющих «чудес». Постепенно, шаг за шагом, он сумел завоевать сочувствие охранявших его солдат. Как ему это удалось?
«Он заговаривал с многими из них, — писал позднее «Вестник Народной Воли». — Случалось, что, согласно приказу, тюремщик ничего не отвечал, но Нечаев не смущался. Со всей страстностью мученика он продолжал говорить о своих страданиях, о всей несправедливости судьбы и людей. «Молчишь?.. Тебе запрещено говорить? Да ты знаешь ли, друг, за что я сижу?.. Вот судьба, — рассуждал он сам с собой, — вот будь честным человеком: за них же, за его же отцов и братьев погубишь свою жизнь, а заберут тебя, да на цепь посадят, и этого же дурака к тебе приставят. И стережет он тебя лучше собаки. Уж действительно, не люди вы, а скоты бессмысленные»… Случалось, что солдат, задетый за живое, не выдерживал и бормотал что-нибудь о долге, о присяге. Но Нечаев только этого и ждал. Он начинал говорить о царе, о народе, о том, что такое долг, и т. д.; он цитировал Священное писание, основательно изученное им в равелине, и солдат уходил смущенный, растроганный, наполовину убежденный».
Тюремщики стали помогать «номеру пять»: покупать узнику пищу, газеты, наконец, установили его переписку с революционерами на свободе. Между собой именовали его «нашим орлом». Нечаев мог бежать на волю, но сам отказался от побега. «Бегство из крепости казалось ему уже слишком недостаточным. Он задумал такой план: в какой-то день года, когда вся царская фамилия должна присутствовать в Петропавловском соборе, Нечаев должен был овладеть крепостью и собором, заключить в тюрьму царя и провозгласить царем наследника». Этот фантастический план не удался, в конце 1881 года заговор был разоблачен. Всего по делу арестовали более 30 тюремщиков. Царь Александр III написал на докладе о происшедшем: «Более постыдного дела для военной команды и ее начальства, я думаю, не бывало до сих пор». На суде прокурор предположил, что Нечаев подкупил своих стражей. Но подсудимые горячо запротестовали: «Какой тут подкуп, номер пять такой человек, для которого без всякого подкупа мы готовы были идти в огонь и воду»…
Нечаев был человеком той же породы, тех же «мира и столетия», что и герой этой книги. Стоит отметить, что знаменитый нечаевский «Катехизис революционера» был опубликован в официальном «Правительственном вестнике». Власти считали, что подобный документ разоблачает самих революционеров. Там же печатались и подробные отчеты о процессе «Народной расправы». Когда после казни брата Владимир Ульянов стал изучать оставшуюся в его библиотеке революционную литературу, он, вероятно, внимательно проштудировал и эти тексты.
Во всех 55 томах сочинений Ленина невозможно найти ни единого упоминания о Нечаеве. Само это гробовое молчание, конечно, по-своему красноречиво и производит удивительное впечатление. Дело в том, что письменно хвалить Нечаева Ленин не мог — его имя после процесса «Народной расправы» стало чем-то вроде символа вседозволенности. Но и осуждать не хотел — ни строчкой, ни даже словом… Только в частных, доверительных разговорах Ленин позволял себе откровенно высказать все, что он думает о вожде «Народной расправы».
Соратник Ленина Владимир Бонч-Бруевич вспоминал: «До сих пор не изучен нами Нечаев, над листовками которого Владимир Ильич часто задумывался… Когда в то время слова «нечаевщина» и «нечаевцы» даже среди эмиграции были почти бранными словами… Владимир Ильич нередко заявлял о том, что какой ловкий трюк проделали реакционеры с Нечаевым, с легкой рукой Достоевского и его омерзительного, но гениального романа «Бесы», когда даже революционная среда стала относиться отрицательно к Нечаеву, совершенно забывая, что этот титан революции обладал такой силой воли, таким энтузиазмом, что и в Петропавловской крепости, сидя в невероятных условиях, сумел повлиять даже на окружающих его солдат таким образом, что они всецело ему подчинялись».
«Совершенно забывают, — говорил Ленин, — что Нечаев обладал особым талантом организатора, умением всюду устанавливать особые навыки конспиративной работы, умел свои мысли облачать в такие потрясающие формулировки, которые оставались памятны на всю жизнь. Достаточно вспомнить его ответ в одной листовке, когда на вопрос: «Кого же надо уничтожить из царствующего дома?» — Нечаев дает точный ответ: «Всю большую ектению». Ведь это сформулировано так просто и ясно, что понятно для каждого человека, жившего в то время в России, когда православие господствовало, когда огромное большинство, так или иначе, по тем или другим причинам бывали в церкви и все знали, что на великой, на большой ектении вспоминается весь царствующий дом, все члены дома Романовых. Кого же уничтожить из них? — спросит себя самый простой читатель. — Да весь дом Романовых, — должен он был дать себе ответ. Ведь это просто до гениальности!»
«Нечаев должен быть весь издан, — неоднократно повторял Ленин. — Необходимо изучить, дознаться, что он писал, где он писал, расшифровать все его псевдонимы, собрать воедино и все напечатать».