Несмотря на это, законодательная власть независимой от Советского Союза Российской Федерации была ограничена в своей нормотворческой деятельности по формированию пакета правовых документов — законов, регламентировавших весь процесс промышленной приватизации государственной и муниципальной собственности.

Так не должно было быть, но так было! Львиную долю обязательных для исполнения документов регламентирующего характера по промышленной приватизации составляли президентские указы, правительственные постановления и распоряжения, а также распоряжения и инструктивные письма Госкомимущества Российской Федерации.

Таким образом, исполнительная власть государства, которая должна была руководствоваться принятыми законодательной властью нормативными правилами промышленной приватизации, сама себе писала нормы права, сама исполняла и сама себя при этом контролировала.

Примечательно, но ещё в 1748 году выдающийся философ-просветитель, учёный-правовед эпохи французского Просвещения Шарль Луи Монтескье, обосновавший идею правления законов, а не людей, идею конституционного правления, что в дальнейшем легло в основу теории государственного строительства демократических сообществ людей в ряде развитых стран мира, в своём научном труде «О духе законов» писал:

«В каждом государстве есть три рода власти: власть законодательная, власть исполнительная, ведающая вопросами международного права, и власть исполнительная, ведающая вопросами права гражданского /судебная власть/… Для гражданина политическая свобода есть душевное спокойствие, основанное на убеждении в своей безопасности. Чтобы обладать этой свободой, необходимо такое правление, при котором один гражданин может не бояться другого гражданина.

Если власть законодательная и исполнительная будут соединены в одном лице или учреждении, то свободы не будет, так как можно опасаться», когда исполнительная власть «станет создавать тиранические законы для того, чтобы так же тиранически применять их». (Ш.Монтескье, «О духе законов», стр. 138)

Идея Шарль Луи Монтескье, отражённая в упомянутом научном труде, была в том, что исполнительная власть «должна принимать участие в законодательстве своим правом отмены решений, без чего она скоро лишилась бы своих прерогатив». (Ш.Монтескье, «О духе законов», стр.145) В наше время эта идея получила своё практическое применение в общеизвестном праве президента страны, как лица, олицетворяющего исполнительную власть государства, по каким-либо ему известным причинам не подписывать закон, уже принятый законодательной властью — парламентом.

Во времена же президентства Бориса Ельцина исполнительная власть Российской Федерации с высоких политических трибун провозглашала буржуазно-демократические принципы разделения властей, а на деле, к примеру, при разработке и принятии правил проведения промышленной приватизации действовала заурядными методами азиатской средневековой деспотии.

Единомышленники первого российского президента прекрасно понимали то, чему чёткое определение дал ещё Шарль Луи Монтескье: «К основным законам демократии принадлежит и тот, в силу которого власть издавать законы должна принадлежать только народу». «Народ, обладающий верховной властью, должен делать сам всё, что он в состоянии хорошо выполнить, а то, чего он не может выполнить, он должен делать через посредство своих уполномоченных. Но эти уполномоченные не будут таковыми, если они не назначены самим народом; поэтому основной принцип этого вида правления состоит в том, что народ сам избирает своих уполномоченных, т. е. должностных лиц государства». (Ш.Монтескье, «О духе законов», стр.21, стр.18) Этими уполномоченными и являются депутаты-парламентарии, избранные народом для единственной цели — занятия законотворческой деятельностью.

«В деспотических государствах, где нет основных законов, нет также и охраняющих их учреждений… Из природы деспотической власти следует, что одно лицо, обладающее ею, поручает осуществлять её также одному только лицу. Человек, которому все его пять чувств постоянно говорят, что он — всё, а прочие люди — ничто, естественным образом ленив, невежествен, сластолюбив. Поэтому он сам не занимается делами. Но если он поручит их нескольким лицам, то между ними пойдут распри, начнутся интриги из-за чести быть первым между рабами, и государю снова придётся вмешиваться в дела правления. Поэтому гораздо проще предоставить все дела визирю, наделив его всей полнотой власти. Учреждение должности визиря есть, поэтому, основной закон такого государства… Чем обширнее государство, тем обширнее сераль /в переводе с персидского языка — дворец/ и тем, следовательно, более государь упивается наслаждениями; так что, чем большим количеством народов приходится управлять в этих государствах, тем меньше он озабочен делами правления; чем значительнее дела, тем меньше о них рассуждают». (Ш.Монтескье, «О духе законов», стр. 25 — 26)

Поражает, насколько под описанные Шарль Луи Монтескье природу и принципы деспотической формы правления подпадала Российская Федерация периода президентства Бориса Ельцина как раз тогда, когда проводилась промышленная приватизация. Здесь были и полнейшее отсутствие законодательного регулирования, практически полностью заменённого президентским подзаконным нормотворчеством, и единственное высокопоставленное должностное лицо, Анатолий Чубайс, который успешно сыграл историческую роль «приватизационного визиря» в течение всего наиважнейшего для дальнейшего развития всей страны периода политико-экономических реформ — периода разгосударствления и промышленной приватизации.

Итак, нельзя сказать, что процессы промышленной приватизации в России проходили законно, то есть на основании законов, принятых законодательной властью — парламентом страны. Совсем наоборот, они, несомненно, имели ярко выраженный авторитарноподзаконный характер. Причём в ряде случаев, как это было с президентским указом о введении приватизационных чеков (ваучеров) вместо определённых законом именных приватизационных счетов (книжек), подзаконные акты, незаконно изданные заигравшимся в «демократический авторитаризм» и азиатское своеволие лидером государства, просто-напросто противоречили уже существовавшим российским законам, в результате со временем отменяя их (!).

Отсутствие же достаточно полного пакета гражданско-правовых законов, регламентировавших условия и порядок проведения промышленной приватизации, автоматически повлекло за собой также и отсутствие проработанного механизма применения специальных санкций за нарушения, допускавшиеся в процессе этой самой приватизации, которые должны были бы содержаться в административном и уголовном законодательстве.

Отсюда следует вывод, действительно формально Борис Березовский был прав, утверждая, что «все, кто сумел пробиться в деловую элиту России, рамки закона не нарушали», но, подчеркнём, по самой сути он был категорически не прав, поскольку не было и самих законов, то есть нечего было и нарушать. Издававшиеся же президентские указы (подзаконные акты) нарушать не было никакого смысла, поскольку они, где в явной, а где в завуалированной форме, отвечали ближайшим или перспективным планам наращивания экономического могущества малочисленной «новорожденной» российской буржуазной элиты, поэтому последней было очень выгодно их исполнять и требовать исполнения от десятков миллионов других россиян.

Следовательно, представители крупного частного бизнеса, «наработавшие» свои капиталы в ходе промышленной приватизации по-Чубайсу, составившие благодаря этому из самих себя первый состав деловой элиты России, формально-юридически ничего и не могли нарушать, поскольку нарушать было попросту нечего, о чём предварительно позаботилась команда госчиновников, пришедшая в исполнительную власть вместе с первым российским президентом. Формально наказывать их было не за что, ведь приватизационные злоупотребления высокопоставленных госчиновников, скорее всего совершавшиеся по предварительному сговору с заинтересованными частными лицами, в интересах которых они действовали, без соответствующих изменений Уголовного кодекса РСФСР, принятого ещё 27 октября 1960 года, почти невозможно было подвести под квалифицирующие признаки прежних составов преступлений: