«Этот голос. Я его слышала? А, ну да: сероводород, сто двадцать три градуса».

— Я Сэм, слыши…

Отчаянный крик о помощи оборвался, а я стояла и понимала, что, даже знай я, как помочь, — ни за что бы не полезла. Ни за какие шиши, потому что занять место пленника можно не только в сказке. Камень тем временем погас и снова стал просто камнем.

— Дальше, — хрипло сказала я. — И — заткнись, Мария.

— Один вопрос, Алекса.

Свет впереди нас ложился неровными бликами. Я забросила «флоганеф» за плечо и двинулась вперед.

— Хорошо. Один вопрос.

— Такое всегда на вернувшихся оттуда кораблях?

— Не знаю. Но знала бы — ни за что не полезла.

Мария хотела спросить что-то еще, но она девушка честная, и потому смолчала. И правильно, ведь докторша бы почти наверняка спросила: «Как так инквизитор Алекса не знает, а?» И вот здесь прозвучал бы совсем не нужный сейчас ответ.

Не люблю отвечать в таких обстоятельствах.

Лучше еще одну дверь порежу.

Кусок обшивки ушел внутрь, и это наконец была рубка. Левая стена — почему-то здесь левая — оказалась каменной, и смотреть на нее я не стала. Приборы тускло бликовали в привычно безумном свете фонарей, здесь все протухло и погасло, здесь что-то звонко цокало, и на фоне затихших фантомов это казалось едва ли не сказкой.

— Человек, — шепнула Мария севшим голосом.

«Вижу».

Одетый в легкий скафандр космонавт сидел на обломках, обхватив голову руками. Шлем, цвет наплечных бронепластин — вроде все сходится, похоже, это тот, кто связался с нами. Я выдохнула и включила общий радиоканал.

— Штурман Дюпон?

Человек приподнял голову и кивнул. Как у него в процессе не оторвалась голова — я не в курсе. Он напрягся, пытаясь встать, но снова оплыл на свои обломки, по-прежнему не поднимая лица. Я подняла руку, не давая Марии подойти к нашей цели.

— В доктора потом сыграешь. Штурман, сидите и отвечайте на вопросы.

Еще размашистый кивок. Еще один приступ опасения за его шею.

— Назовитесь.

— Олег Дюпон. Штурман второй. Класс.

Странные паузы, но чему я удивляюсь?

— Место вербовки, планета рождения.

Повисла тишина. Потом в коридоре истошно вскрикнул фантом, и я едва не выпрыгнула из скафандра. Терзаемый непонятно чем человек удалялся, его голос затихал в черноте корабля. «У Марии очень высокий порог звуковой терпимости. Наверное, Лиминали — громкие подопытные. Или Карпцова оперирует без анестезии». Посторонние наблюдения — мощное оружие в борьбе со своими слабостями. И логику тренируют.

— Завербован на РК45, родился на РК45.

Пока все в норме. Я просканировала его пульс, уловила слабые радиоволны. Сигнальные маячки в моем теле подрагивали, предупреждая, мол, «мы не в курсе, как там с мозгами, но плоти сейчас уже довольно хреново».

Я щелкнула по запястному голоэкрану, сгоняя рябь, заодно надеясь на устранение бреда: данные совпадали по второму пункту, но не совпадали по первому. В смысле, родился и вербовался на РК45 боцман Фукуяма Томас, а штурман Дюпон был с Верданы.

«Отлично. Или как бы поточнее выразиться».

— Что вы видели по ту сторону червоточины?

Молчание — и молчание полное, даже фантомы и цокот затихли.

— Я… Эта планета. Была странная… Высокая температура, сплошные испарения, датчики показывали. Сероводород. С ветвей капает. Мне пришлось усилить щиты над головой…

Голос тихий и глухой, паузы не к месту и не ко времени, а главное — не по смыслу. И еще кое-что, что куда страшнее всех интонаций вместе взятых. Что бы его еще спросить? А, знаю.

— Все в порядке. Сообщите коды самоуничтожения корабля. Мы забираем вас.

Мария облегченно вздохнула, но с места не сдвинулась — и правильно.

— Три — семь — новембер — танго — сто два — сто три — зулу — четырнадцать…

Я подошла к центральной консоли — бочком, бочком, чтобы не терять парня из виду. Левой рукой я из-за спины поманила Марию за собой. Интерфейс, экстренное питание, запитка пошла… И вот он — последний экран, солюцио ультимум.

«Реактор подготовлен. Для коллизии сверхтоплива введите код подтверждения».

О, еще как введу. Ну-ка, что он там набредил? Три, семь, новембер…

Когда борткомпьютер сожрал последний знак, я сделала шаг назад, выдернула из поясного захвата Марии скорчер и выстрелила. Миллионвольтная вспышка прожгла легкий скафандр, и неудавшийся штурман влетел в переборку куском дымящегося шлака.

— Что?! Алекса!

— Валим, быстро!

На экране горело «Код принят». Там светился обратный отсчет, и прямо под полом рубки специальный реактор готовил сверхтопливо к последнему прыжку — в никуда. Я не могла узнать этот код: его запрещено передавать, а я даже не предъявила полномочий.

И главное: этот код не мог знать штурман. Ни при каких обстоятельствах.

И оставим вопрос «как?!» до лучших времен.

По кораблю прошла судорога. Прямо передо мной вспух пузырь, внутри которого перемешало куски переборки. Скрежет, вой, высокий, на грани ультразвука визг — и еще один фрагмент брони развернуло в сложное соцветие.

Я заметалась взглядом и обнаружила, что даже ожившие «зеркала» — это еще не все.

Ярко-желтое свечение вокруг обугленного тела становилось все сильнее, из него изливались целые ручейки сияния — гибкие и подвижные. Кусок шлака оживал самым противоестественным образом, подтверждая, что штурман так и не узнал код самоуничтожения — зато его узнал кое-кто другой. Очень другой.

Я выхватила «флоганеф» и втиснула гашетку. Плазмакластический удар сжег обшивку, как бумажку, и последние остатки атмосферы корабля рванули наружу — вместе со мной и Марией.

Оглушенные плазменным ударом сенсоры оглохли, по экранам скафандра шла рябь помех, мелькала надпись «подстройка», а я в полной тишине кувырком летела в космос, в невесомость, под невидимое сияние червоточины, к теплому фрегату «Телесфор».

Звон в наушниках затухал, возмущенные приборы оживали, и очередной оборот вокруг оси развернул меня лицом к «Маттаху». Из пробитой мной дыры слабо сочился пар, но он на глазах разгорался все ярче, и я потратила последний выстрел на то, чтобы отправить еще один смерч плазмы аккурат в пробоину.

«Гори в аду, Hure! Гори!!!»

Черт, у меня паника. И слава космосу, что я не слышу визга Марии. Ну, почти не слышу. В ушах звенело, экраны предупреждали о слабых щитах, о том, что «флоганеф» откачал почти три четверти энергии, а я пыталась вспомнить что-то важное.

А, ну да: одиннадцать. Десять. Девять. Восемь.

Никаких красивых циферок — просто по-умному настроенные мозги, которые считают, сколько мне жить осталось, потому что «Маттах» слишком близко. На цифре «три» я спиной почувствовала мягкий толчок и, включив затылочную камеру, обнаружила темно-фиолетовые чешуйки обормотского фрегата.

Еще ни на один взрыв я не смотрела так спокойно. Обломки испарялись молчаливыми вспышками, едва коснувшись щитов «Телесфора», в наушниках сдавленно хрипела Мария: она пыталась восстановить дыхание. Докторша держалась неплохо, вот только опять икает.

— Карпцова, ползи налево. Там шлюз, душ и выпивка.

— Ва… Ва-ва!

Я обернулась. Обломки корабля медленно разлетались. В их мешанине ярко светящийся булыжник разворачивался в огромное чудовище с лентами-крыльями.

Дальше была тишина.

Глава девятая

Мне было плохо. Я сидела в затемненной боевой рубке, обхватив голову руками, потому что эту самую голову срочно требовалось держать, сдавливать и сжимать — настолько там все было плохо. Так летит перегретый контур, когда закончились теплопакеты. Так греются носовые орудия в пылевых туманностях — на износ, под капремонт, чтобы только пару секунд еще продержаться.

В голове кто-то истошно кричал, а мое плечо мерзло, и бок весь тоже мерз, будто бы я обнималась с Лиминалью.