Третье современное — и вполне естественное — заблуждение по поводу Великой стены, это то, что она Великая и всегда была такой. Оно коренится, как и многое другое, в лингвистической неточности. Совершенно очевидно, китайские рубежные стены приобрели кое-что при переводе: чанчэн, китайский термин (лишь изредка использовавшийся до двадцатого столетия), интерпретированный в английском языке как «великая стена», буквально означает всего лишь «длинная стена» — не слишком уничижительно, надо сказать, но лишено помпезного звучания. Оно легло в основу совершенно безосновательных — в манере Никсона — допущений, будто Великая стена должна иметь великое прошлое, а также великий народ, будущее и все остальное. С точностью до наоборот: за всю двухтысячелетнюю историю строительства китайских стен оно не символизировало силу и авторитет государства. Зачастую оно было принято в качестве оборонительной пограничной стратегии после того, как все прочие способы общения с варварами — дипломатия, торговля, карательные военные экспедиции — становились исчерпаны или сочтены неподходящими. Стеностроительство было знаком военной слабости, дипломатической неудачи и политической беспомощности, а также несостоятельной политикой, приведшей к краху нескольких некогда жизнеспособных династий (китайское выражение «сидеть на стене» дословно переводится как «оседлать стену»). Строительство стены считалось в целом непопулярным выбором, так как он ассоциировался с поражением и политическим крахом, с кратковременностью существования императорских домов вроде жестокого Цинь (221–206 годы до н. э.) — первый режим, который возвел более или менее протяженную преграду в северном Китае, — или Суй (581–618 годы). И еще Великая стена просто не работала как препятствие, защищающее Китай от набегов варваров. С тех пор как стены впервые построили на рубежах Китая, они дали лишь временное преимущество над дерзкими налетчиками и мародерами.

Когда Чингисхан и его монгольские орды в XIII веке начали покорение Китая, рубежные стены оказались ничтожным препятствием. Великая стена не защитила наиболее активных строителей стен, династию Мин, от их самых опасных противников, маньчжуров северо-востока, которые стали править Китаем в качестве династии Цин с 1644 года. Завоеватели могли обходить очаги сильного сопротивления, пока не находили слабые места или прорывы, или — что требовало меньших усилий — подкупать китайских чиновников, чтобы те открывали ворота фортов Великой стены. Когда маньчжуры в 1644 году решили совершить последний бросок на Пекин, через Великую стену их провел переметнувшийся к ним китайский генерал. Как якобы сказал Чингисхан, «крепость стен зависит от храбрости тех, кто их защищает».

Я намерена подняться над современными мифами о Великой стене и узнать кое-что относительно ее исторической действительности, уйти от застарелой неточности проникнутого благоговейным трепетом названия «Великая стена», которым бездумно называли китайские пограничные оборонительные сооружения западные специалисты начиная с семнадцатого столетия. Здесь я буду временно воздерживаться от использования данного термина, пока в одной из последующих глав книги его не пустят в оборот иностранные наблюдатели, посетившие Китай в начале Нового времени. До этого момента, описывая и подразделяя пограничные укрепления, построенные каждой последующей династией, я пыталась пользоваться в книге названиями, применявшимися в источниках того или близкого времени. Где чанчэн, современный китайский термин для «Великой стены», появляется в старинном контексте, без более поздних ноток западного стенопоклонства, я использовала буквальным, без всяких фантазий переводом — «Длинная стена».

То, что менее чем славное прошлое китайской стены оказалось скрытым более поздним историческим романтизмом, неудивительно. Возможно, пограничные стены изначально требовали на постройку так много денег и времени, и те, кого впоследствии назначали ответственными за их содержание, зачастую находили невозможным ругать их как источник стратегически бессмысленных трат (если, конечно, они не ассоциировались с широко ненавидимыми идеологиями и политическими режимами, как Берлинская стена). Апологеты «линии Мажино» — чрезвычайно сложной системы укрепленных подземных бункеров и туннелей вдоль бельгийской границы, ставшей одним из величайших фиаско двадцатого столетия в области оборонительной политики, — с гордостью указывают: даже несмотря на то что чрезмерная концентрация ресурсов на «линии» сделала Францию уязвимой для вторжения в других местах, даже несмотря на то что немцы легко обошли «линию», войдя во Францию через Бельгию, Голландию и Арденны, даже несмотря на то что в результате Франция была разгромлена и оккупирована, «линия» так и не была взята силой, а оборонявшие ее войска сдались сами (хоть и при угрозе окружения войсками нацистов). Даже если она и не смогла защитить Францию, даже если она не выполнила задачу, ради которой существовала, продолжает логика апологетов, «линия Мажино» сумела кое-что сделать прекрасно — защитить себя саму. Точно так же память об исторических провалах Великой стены — продажные стражи ворот, проломы, позволявшие кочевникам легко проникать за стену, тот факт, что отдельные ее участки еще находились в процессе строительства, даже когда Пекин вот-вот должен был оказаться в руках маньчжур в 1644 году, — тщательно заглушена современными панегириками ее протяженности, толщине и общему величию. Внешний облик, может показаться, берется в расчет больше, чем суть.

Наша готовность поддаваться пропаганде Великой стены проистекает также из нашего собственного исторического контекста. На современном Западе, где завоевания и вторжения сегодня, к счастью, дело тысячелетнего прошлого, строительство стен кажется старомодной, диковинной идеей, пригодной для частного и домашнего применения — скажем, за исключением дренажных систем и дамб — и больше ни для чего. Нам нравится думать, будто наш век — век глобализации, который определяют не преграды и барьеры, а свободные потоки: транспортные, торговые, финансовые и информационные — через пористые государственные границы. Наши сражения теперь редко ведутся на чем-то столь архаичном, как земля или оборонительные сооружения. Наши правительства, похоже, считают более целесообразным вести войны с воздуха или на расстоянии: в их распоряжении бомбы с лазерным наведением или крылатые ракеты, управляемые издалека. Если не считать недавнее известное вторжение в Ирак, для западных держав направление наземных войск в зоны конфликтов является последним средством, потенциально ведущим к потере голосов избирателей. Стены и преграды являются памятниками утраченного мира, существовавшего до 1989 года, когда жизнь текла достаточно медленно и приземленно, чтобы могли применяться статические стены, когда хватало институциональных суперидеологий (капитализм, коммунизм, германский экспансионизм), чтобы требовалось возведение четких барьеров. В любом случае история вдоволь поиздевалась над правительствами или отдельными лицами, оказавшимися настолько глупыми, чтобы строить оборонительные стены в XX веке: вспомните еще раз об унизительном обходе немцами «линии Мажино» в 1940 году или о разрушении при всеобщем ликовании Берлинской стены пятьдесят лет спустя.

И теперь, когда никакие государственные границы — за исключением аномалий вроде Северной Кореи — не мешают всеобщему распространению культуры, кока-колы и «Найк» (или «Майк», как пишется это название китайскими пиратами), явной разделяющей линии между варварством и цивилизацией больше, похоже, не существует и более нет необходимости строить стены, пытаясь отделять тех, кто умеет вести себя нормально, от тех; кто не умеет. Снисходительность и желание смотреть на Великую Китайскую стену сквозь розовые очки, а также готовность не замечать ее очевидной несостоятельности проистекают из осознания того, что оборонительные стены представляют собой не более чем пережиток прошлого, годный на сувениры туристический объект, не имеющий никакого значения для современности. Стены заставляют нас думать о старом мире, разделенном замками, рвами, караульнями у ворот, подъемными мостами. Само собой очевидно: сегодня вряд ли найдется наивный человек, готовый тратить деньги на строительство чего-то столь массивного, как обнесенные стенами границы.