До падения Циньской династии китайцы господствовали на северной границе, особенно после того, как лишили, кочевников их единственного, но громадного преимущества, переняв у степняков кавалерийскую технику. Побеждать в пограничных столкновениях китайским государствам помогало политическое единство: их способность находить эффективные пути организации и использования населения для политических и военных целей. Степные же племена были слишком разобщенными, чтобы предпринять что-либо масштабное против китайцев, и слишком политически дезорганизованными, чтобы завоевывать и контролировать новые территории. Объединенные китайцы оставались в Ордосе; разобщенные сюнну откатились в северную Монголию. Все переменилось после того, как Маодунь смог навязать разрозненным кочевникам беспрецедентную сплоченность. Создав трехуровневую иерархию управления в своих владениях — наверху шаньюй, имперские губернаторы и местные племенные вожди внизу, — Маодунь сумел подчинить и удержать степную империю. Таким образом он превратил сюнну в одну из самых страшных враждебных сил в истории китайской границы.
«В набеге, — описывал Сыма Цянь, — человек, который убьет главного среди врагов, получал кубок вина. Военная добыча распределялась среди воинов; если они захватывали людей, то превращали их в рабов. Таким образом, во время войны каждый сражается за свой личный кусок. Они хитро выманивают врага, затем атакуют. Завидев врага, они слетаются, как птицы на корм. При поражении они рассеиваются, как облака».
В Китае сюнну, даже спустя столетия после утраты своего военно-политического превосходства, оставались именем нарицательным для обозначения страшных северных врагов-варваров. Их жуткая слава распространилась и на запад, где особо впечатлительные историки — начиная с ученого XVIII века Жозефа Дегиня — принимали их за гуннов, повернувших на Рим, после того как встретили преграду в виде Великой стены.
Хотя китайцев, естественно, не особенно радовало столь быстрое объединение сюнну. Они ничего не могли поделать со степью, пока местные правители продолжали бороться между собой в попытках заполнить вакуум власти, образовавшийся после краха Цинь. Вряд ли это мешало Лю Бану (умер в 195 году до н. э.), будущему основателю династии Хань, пытаться восстановить и заселить гарнизонами старую циньскую стену к северу от Желтой реки в то время, когда гражданская война еще не закончилась. Однако к 202 году до н. э. Лю вытащил Китай из хаоса гражданской войны и провозгласил себя Ши-хуанди династии Хань, Гаоцзу. Номинально усмирив и воссоединив Китай, он сразу же предпринял попытку перехватить военную инициативу в отношениях со степью..
Планируя разгром соперников на заключительном этапе междоусобной войны, Гаоцзу пришлось награждать союзников автономными царствами, отказываясь от абсолютного централизма, который предпочитала Цинь. В 201 году до н. э., во время нападения сюнну на расположенный на северной границе город Май (недалеко от Тайюаня, сегодняшнего центра провинции Шаньси), один из таких царьков, Хань Синь, переметнулся к Маодуню. Так как неверность Хань Синя создала опасный прецедент, император собрал всю армию Хань и повел ее дальше на север, к Пинчэну. Там, среди стылых, промозглых, изрезанных лощинами коричневых просторов северной оконечности Шаньси, поход закончился катастрофой: после того как тридцать процентов китайских солдат обморозили пальцы, Маодунь вынудил их наступать, притворившись отступающим, и заманил в засаду. Император находился в окружении четырехсот тысяч всадников сюнну до тех пор, пока ему не удалось выговорить себе выход из кольца. Он якобы пустил в ход все свое красноречие, пытаясь повлиять на семью Маодуня. Как говорится в одном из преданий, Гаоцзу напугал жену шаньюя, обещав предоставить Маодуню китайских красавиц, если она не вмешается и не поможет ему разорвать кольцо окружения.
Дипломатическим результатом этого поучительного поражения стала политика «мира и дружбы» (хэцинь). Китайцы предлагали дружбу в виде невест и взяток — принцесс из императорского дома, шелка и зерна; сюнну предлагали мир — когда это им было выгодно. Это вещественное и брачное вымогательство с китайской точки зрения не увенчалось для них полным успехом: набеги сюнну продолжались, а требования Маодуня становились все более возмутительными. В 192 году до н. э. он даже запросил руку императрицы Люй, вдовы Гаоцзу и в 188–180 годах до н. э. де-факто правительницы. «Я одинокий вдовый правитель, — написано в его письме-предложении. — Ваше величество тоже овдовевшая правительница, ведущая одинокую жизнь. Жизнь у нас безрадостная, и нет возможности развлечь себя. Я надеюсь, мы сможем поменять то, что имеем, на то, чего нам не хватает». Первым порывом взбешенной императрицы было напасть на дерзкого варвара, но ее военачальники тактично напомнили: «Даже император Гаоцзу, при всей его мудрости и отваге, столкнулся в Пинчэне с великими трудностями». Успокоившись и поразмыслив, она составила вежливый ответ, где выражала благодарность, но отказывала в предложении: «Мой возраст солиден, и жизненные силы слабеют. Мои зубы и волосы выпадают, я даже не могу сохранять твердую походку… Я недостойна снисхождения самого [Маодуня]. Однако моя страна не сделала ничего плохого, и я надеюсь, он пощадит ее» (в просьбе императрицы безошибочно чувствуется мольба к Маодуню не нападать на Китай в отместку за отказ).
Несмотря на унизительные стороны политики «мира и дружбы», ее торговая и подарочная дипломатия в течение нескольких десятилетий смягчала отношения между китайцами и сюнну гораздо более эффективно, чем это когда-либо получалось у стен. В середине II века до н. э. северная граница была довольно мирной, общины там страдали лишь от мелких набегов. Старые рубежные стены, казалось, утратили свое военное значение. Как сообщает Сыма Цянь, «начиная от шаньюя и ниже, все сюнну стали дружелюбны к Хань, ходили друг к другу вдоль Длинной стены».
Между тем «мир и дружба» больно уязвляли китаецентристское самомнение. Умиротворение Китаем сюнну, писал возмущенный конфуцианский чиновник Цзя И, было столь же неустойчивым, как «человек, висящий вверх ногами».
«Сын Неба [император] является головой империи. Почему? Потому что он должен оставаться наверху. Варвары — это ноги империи. Почему? Потому что они должны находиться внизу. Теперь сюнну заносчивы и дерзки, с одной стороны, и нападают на нас и грабят — с другой… Однако каждый год Хань дает им деньги, шелк-сырец и ткани. Управлять варварами — это власть, которой наделен император наверху, а давать дань Сыну Неба — это ритуал, который должны исполнять вассалы внизу. Висеть же в положении вверх ногами, как сейчас, означает переходить все границы».
И все же китайцы по крайней мере обладали здравым смыслом, чтобы понимать: если они не хотят повторения поражения 200 года до н. э., то не следует что-либо предпринимать, пока должным образом не оправятся — экономически и организационно — после междоусобной войны. К 141 году до н. э., году начала правления императора У, политика бережливости, которую проводили шесть первых императоров Хань, похоже, помогла династии снова встать на ноги. Императорская казна была набита деньгами так, что «шнурки, на которых нанизаны монеты, разрывались»; излишки зерна высыпались из амбаров и гнили на открытом воздухе. Император У («воинственный император») вкладывал огромные средства в военное дело, переживавшее во время его пятидесятилетнего правления быстрый расцвет. Одной из причин позорного поражения Гаоцзу у Пинчэна являлось то, что он, не зная военных привычек степи, не мог воевать с сюнну по их правилам. К началу правления У тактические уроки были усвоены, и под предводительством величайших военных гениев в истории Китая — Вэй Цина, Генерала Колесниц и Кавалерии; Хо Цюйбина, Генерала Стремительной Кавалерии; Чжао Пону, Маршала, Нападающего Подобно Коршуну; и Чжан Цяня, Маркиза-Ясновидящего, — началась новая волна наступательных кампаний китайцев против варваров. Наиболее заметным результатом этих кампаний, помимо скорости, с которой они опустошали закрома империи, оказались стены.