Уж на что ему не приходилось рассчитывать, так это на преподавание. Педагог он, нужно признать, никудышный. Помнится, в консерваторские годы была у него пара страдальцев, бестолку стучавших по клавиатуре. Может, вышел бы толк, если бы он показывал, как надо сыграть. Но Рахманинов только ругал и исправлял. Этого мало. Ученики бежали от него. Что ж, преподавание — это особый дар. К примеру, человек, которого Рахманинов считал своим учителем, Николай Зверев — как композитор полный нуль. А Рахманинов дорожил его мнением, уже будучи в ранге мастера и в юношеской горячности пренебрегая советами самого Римского-Корсакова.
Рахманинов был равнодушен, если не сказать враждебен, к общим концепциям и в музыке, и в жизни, хотя постоянно возил с собой томики Ключевского и не вымарал из книги «Воспоминаний», которые записал Оскар фон Риземан, слова Кайзерлинга: «Русские — это великий народ не потому, что они славяне, но из-за силы, влитой в них монгольской кровью, которой лишены другие славянские племена. В результате такого смешения произошло великолепное сочетание тонкой духовности и властной силы, которое делает русский народ столь великим». Но Рахманинов предлагал дополнить эти характеристики еще одной — фатализмом, который «позволял столь долго сносить тиранию большевизма».
Рахманинов имел успех здесь как русский музыкант, что противоречило установкам его юности: он был приверженцем московской композиторской школы с интернациональным Чайковским на знамени, которая была вчуже откровенному национализму петербургской школы. Потом все смешалось, и даже сам Чайковский в 50-х гг. стал в СССР вноситься в «могучую кучку», т. е. в число своих врагов. А Рахманинов еще раньше разделил свои привязанности с кучкистами. Оторванный от русской жизни, Рахманинов творчески поблек, и даже удачные его произведения («Вариации на тему Корелли», «Рапсодия на тему Паганини», вальсы Ф. Крейслера) носят в основном заемный характер. Хотя издержки творчества были не меньше; чтобы рождалась музыка, надо было страдать, иначе ничего не получалось. Вершина страдания — это приехать в Европу и услышать вопрос: «Вы что-нибудь написали за последнее время?» И ответить на него: «Да, я написал каденцию к Венгерской рапсодии № 2 Франца Листа». Окажись тут рядом кто-то из недругов — покойный Скрябин или Глазунов, оставивший в такси его 4-й концерт, — уж они не преминули бы заметить, что он всего лишь эпигон Чайковского. Хотя кому бы промолчать, как не тому же Глазунову, насчет эпигонства…
Рахманинов-американец — почтенный семьянин, пуританин, бесконечно далекий от юношеских пьянок с Сахновским, Мефистофелем своей рано завершившейся молодости. В зрелом возрасте он был чужд богеме, очень строг на репетициях с примадоннами, не допуская у них и мысли о столь принятых в артистической среде интрижках с дирижером. Хотя когда-то роман с певицей, которой он аккомпанировал, вовсе не был для него заказан. Эти черты тоже импонировали американской публике, хорошо осведомленной через прессу о личной жизни богоизбранных.
В последние годы жизни он, как подробно описано во многих источниках, очень следил за линией Восточного фронта, даже завел радио, которое как источник музыки не переваривал, и слушал сводки Советского информбюро. Он был одним из первых в Нью-Йорке, кто дал благотворительный концерт в пользу Красной Армии. Деньги, вырученные от концерта, он собственноручно передал советскому консулу, сопроводив их следующим письмом:
«От одного из русских посильная помощь Русскому народу в борьбе с врагом.
Хочу верить, верю в полную победу!
Страдая от смертельной мелономы, он получал успокоение от победных реляций с фронта и благочестиво простил «советчикам» их грехи.
«Окончания второй мировой войны Рахманинову не суждено было увидеть. Болезнь настигла его в середине концертного сезона 1942–1943 годов. Он принужден был прекратить выступления. 28 марта 1943 года в Калифорнии он скончался от рака».
Как ни жестоко это звучит, но в конечном счете художник может расплатиться с судьбой лишь подлинными страданиями: никакое техническое совершенство не способно их заменить. Не удалось это и Рахманинову-пианисту.
Музыкальный сфинкс Игоря Стравинского
Больше всего в России я люблю яростную русскую весну, которая наступает за какой-нибудь час, и весь мир кажется расколотым.
Стравинский Игорь Федорович родился 15 июня 1882 г. в Ораниенбауме (ныне г. Ломоносов), умер в Нью-Йорке 6 апреля 1971 г. Похоронен в Венеции.
Композитор и дирижер, сын певца Ф. И. Стравинского.
С 9 лет играл на фортепиано, с 18 лет самостоятельно изучал теорию композиции, одновременно занимался на юридическом факультете Петербургского университета (1900–1905 гг.). С 1902 г. брал уроки у Н. А. Римского-Корсакова, которого называл своим духовным отцом. Большую поддержку оказал ему С. П. Дягилев — организатор «Русских сезонов» в Париже, где состоялись премьеры балетов, принесших Стравинскому мировую славу: «Жар-птица» (1910 г.), «Петрушка» (1911 г.), «Весна священная» (1913 г.). С 1910 года жил попеременно в Париже, Швейцарии, России (в имении жены). С 1914 г. обосновался в Швейцарии, с 1920 г. во Франции, а в 1939 г. переехал в США, где в 1945 г. принял американское гражданство. Вел обширную концертную деятельность, исполняя собственные произведения, а также сочинения М. И. Глинки и П. И. Чайковского. В 1962 г. выступил с авторскими концертами в СССР.
Сфинкс, эта хищная полудевушка-полульвица, со ртом, окровавленным человеческими жертвами, кажется Роберту Крафту, признанному биографу Игоря Стравинского; наиболее ярким отражением музыкального и человеческого облика этого композитора. Именно Сфинкс, не каменный, а созданный фантазией древнегреческого поэта Гесиода, отпрыск злой богини Ехидны, полуженщины-полурептилии, и Ортоса, ее многоголового сына. Напомним, что во время работы над оперой-ораторией «Царь Эдип» Стравинский уже много лет жил в двух семьях: своей ревнивой жены Екатерины, которая родила ему четырех детей, и Веры Судейкиной, не бросавшей при этом своего бисексуального мужа-художника. Там же в двусмысленной роли находился еще и художник Кохно, сценарист многих балетов… Эта картина богемной невоздержанности, помноженной на всесокрушающий эксгибиционизм ее участников, никак не напоминает жизнь зрелого Рахманинова, так же как музыка Рахманинова, всецело обращенная к чувствам, далека от музыки Стравинского, объектом которой являются не чувства, а ощущения. Различия обоих музыкантов настолько велики, что могут служить иллюстрацией того диапазона возможностей, в котором может произойти разброс характеристик двух представителей одной и той же среды, в сущности того же времени и тех же обстоятельств в условиях свободного общества: напомним, Стравинский никогда не жил при советском режиме, а Рахманинов жил меньше двух месяцев.
Успех Стравинского — это успех среди тонких ценителей, изощренных профессионалов и высокоискушенных знатоков, любителей современного балета и «чего-нибудь рыбного», но успех тем более ошеломительный, что он достигнут без малейшего потворства вкусам толпы. Если, конечно, не считать привязанности обитателей Запада к отъявленным индивидуалистам, презирающим безликую толпу, т. е. в конечном счете самих этих обитателей.
В США жизни, творчеству и личности Стравинского посвящена огромная литература, а «Гролиер» называет его одним из «крупнейших композиторов 20-го века». Отметим, что Рахманинов не удостоился ни такого определения, ни такого литературного отражения, хотя имел у широкой публики еще больший успех. У Стравинского есть несомненные основания называться «русско-американским композитором»; хотя он приехал в США поздно, в возрасте 57 лет, уже сложившимся художником, он не прекращал щедро творить еще 30 лет, почти до самой своей смерти в 1971 г.