— Майкл, береги себя, береги себя! — кричала она, и он услышал ее за шумом локомотива. — Возвращайся живым! Я буду ждать тебя!
Ночь он провел в Лондоне, где услышал много разговоров о готовящемся наступлении даже среди персонала гостиницы. Он рассказал об этом Морису Тремирну, капитану второго батальона, который тоже остановился в «Кенилворте».
— Даже мальчишка, который чистит сапоги, знает о наступлении. И в газетах полно намеков. Мы вполне можем послать кайзеру телеграмму с точным указанием места и времени!
— В этом-то все и дело! — сказал Тремирн. — По тому шуму, который мы подняли, немцы никогда не поверят, что наступление действительно произойдет, как ты не понимаешь!
Майкл отвернулся, поймав взгляд своего нового денщика. Ловелл был сама осторожность, но его взгляд был весьма выразительным.
Три дня спустя они прибыли в свой батальон в Бетюн. Майкл был рад увидеть знакомых. Шесть месяцев — долгий срок. Он старался не думать о тех, кого не стало. Он старался не считать, сколько их было.
— Господи, да ты отлично выглядишь! — сказал Лайтвуд. — Я тебя еле узнал.
— Много новых ребят пришло, и не все они безнадежные, — сказал Эшкот. — Вот этот, например, неплохой парень. Он привез последние граммофонные пластинки. — И он показал на молодого офицера, стоявшего рядом. — Его зовут Спарри. А мы зовем его Уид.
— А какой теперь тут старший офицер? Хороший человек или так себе?
— Хороший, очень серьезный, просто отец наш. С уважением относится к человеческой природе, с нами обращается почти как с живыми существами.
— И что тут теперь творится?
— В основном мы удерживаем канал. Это почти наверняка ясно. Говорят, готовится большое наступление и скоро мы уже будем спать во дворце кайзера.
— А у него есть дворец? — спросил Спарри.
— Я уверен, черт возьми, что он живет не в блиндаже.
— Четыре мили, — сказал Майкл, прислушиваясь к орудиям, которые стреляли из Живанши. — Кажется, что ближе.
— Это потому, что тебя здесь не было. Ты привык к тишине дома в Англии. Что ты там делал все это время? Мариновал лук?
— Занимался горчицей, а не маринадом, — сказал Майкл. Он уже привык к шуткам по поводу семейного бизнеса. — Но я никогда и близко не подхожу к фабрике, если это зависит от меня.
— Горчица! Ну конечно! Это объясняет твое знаменитое хладнокровие под огнем. Ты всю жизнь был крепкий и горячий.
— Кроме того, я не все время сидел в Чепсворте.
— Ты развлекался в Йелмингхэме, везучий черт. И все же я полагаю, ты рад снова быть в центре событий. Должно быть, в Англии сейчас довольно опасно среди всех этих женщин, которые водят трамваи.
На следующий день они были на линии фронта, в секторе Куинши Майкл принял командование отделением В. Сержантом у него был некий Билл Минчин, ветеран боев под Мопсом и Фестюбертом, человек, которого невозможно было огорчить, как говорил Лайтвуд; говорил он спокойно, и глаза его были почти всегда неподвижны. Почти все прибыли в отделение недавно, но они смотрели на Майкла как на новичка.
Под командованием Минчина отряд ночью копал новые траншеи. Прошел дождь, и утром, когда Майкл принимал законченную работу, на дне окопа стояла вода. Люди, бродившие по нему, решили, что сойдет и так, но Майкл отдал приказ немедленно положить доски.
— Он один из таких, да? — возмущался парень по имени Биддл. — Думает, что нас надо побольше загружать!
Минчин похлопал его по плечу.
— Может, у тебя на ногах перепонки, Биддл. Но не всем так повезло.
В этот день двое погибли под обстрелом и двое были ранены. Одним из раненых оказался рядовой Биддл. Его унесли с глубокой рваной раной от пупка до ребер. Когда его проносили мимо Минчина, он тихо сказал:
— Я, кажется, уже отвоевался, сержант?
— О нет! — сказал Минчин. — Ты немного полежишь, вот и все. Тебя отправят в Блайти. Ну, разве это не ответ на твои молитвы?
Биддл ему поверил. В его глазах зажглась новая надежда. Он откинулся на носилки, улыбаясь.
— Несите, ребята, — сказал он санитарам, — хирурги ждут.
— Он будет жить? — спросил Майкл у Минчина позднее.
— Не знаю, сэр, но вера творит чудеса, говорят.
Однажды во время редкой передышки в Анискене один младший офицер, который бродил по развалинам пекарни, наткнулся на старый вражеский снаряд, что ржавел там больше года. Парня разорвало на куски.
— Дурное тут местечко, — сказал Спарри Лайтвуду в тот вечер. — Не нравится оно мне. У меня мурашки по коже бегают.
Ему было всего девятнадцать. Он пришел в апреле вместе со своими друзьями Хэптоном, Чаллонером и Уаттом. Теперь все трое были убиты. Уатт оказался тем человеком, которого убил старый «спящий» снаряд.
— Тебе не нравится Ла-Басси? — спросил Хантер-Хейнз, как будто обидевшись. — Не может быть!
— Как насчет небольшой прогулки к кирпичным отвалам? — поинтересовался Эшкот, похлопав Спарри по плечу. — Там можно найти кучу сувениров… Пулю в голову, например.
— Смотри на вещи с плохой стороны, Уид, — посоветовал Спенсер, — тогда каждый день покажется наградой.
— Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю, — сказал Лайтвуд, — хотя должен сказать, что на утверждение завещания уйдет уйма времени.
— А ты почему молчишь, Эндрюс? — заметил Эшкот.
— Готов держать пари, у него есть внутреннее знание, — сказал Лайтвуд. — Как у тебя это получается, Эндрюс, старина? У тебя есть свое ухо у полковника?
— У меня есть ухо Минчина. Он здорово ориентируется в разных слухах.
— И что же предсказывает всеведущий Минчин?
— Передвижение на юг в ближайшем будущем.
— Никаких подробностей, кроме этого?
— Боюсь, никаких.
— Ну, ладно, — сказал Лайтвуд. — Не думаю, чтобы само начальство знало намного больше. По-моему, они еще не воткнули булавку в карту.
После окопной жизни они снова вернулись в Бетюн, где занимались двухнедельными учениями. Теперь им официально сообщили о начале наступления в тридцати милях к югу, у Сомма.
— И нас туда отправят? — спросил Спарри.
— Чтобы свернуть себе шею, — сказал Эшкот, — но не сейчас, я надеюсь.
— Почему не сейчас?
— Недалеко от мыловарни есть одна чудесная девушка, и я собираюсь заполучить ее, вот почему.
Восьмого июля с наступлением темноты батальон высадился на станции Лиллерс и ночью направился на юг. Рано утром они прибыли в Салу и оттуда девять миль прошли маршем до Сен-Совура.
После угольных шахт и шлаковых отвалов Артуа Пикардия была просто очаровательной. Район, еще едва затронутый войной, край фруктовых садов и зеленых пшеничных полей, где по обочинам дорог алел мак и воздух был свежим, чистым и сладким.
На каждой ферме, в каждой деревушке люди оборачивались и смотрели им вслед. Какой-то пожилой человек поклонился с почтением, затем выпрямился и отдал салют. Старуха вытирала слезы передником. Ребятишки бежали рядом.
— Томми! Томми! Soldats anglais!
— Оторвете пуговицы, — ворчали солдаты, когда маленькие руки дергали их за рубашки.
Люди устали. С каждой пройденной милей они становились все более молчаливыми. День был жарким, и они шли в облаке густой белой пыли, от которой пересыхало во рту и мучила страшная жажда. В Сен-Совуре они остановились на отдых: поесть и попить перед еще одним восьмимильным маршем к берегам реки Анкр.
Наконец они пришли в Векмон, который сиял в сгущающейся темноте своими огнями. Здесь они остановились. Люди падали прямо на дорогу, а офицеры отправились организовывать ночлег. Жители Векмона были не слишком довольны. Они стояли неподвижно, с безучастными лицами. Но когда полчаса спустя к городку подошел батальон горцев Глазго, играющих на трубах, их встретили приветственными возгласами.
— Вот зачем мы здесь, — сказал Майклу один из офицеров. — Нашествие шотландцев весьма полезно для морального климата. Оно даст жителям отличную встряску, и нам, англичанам, конечно, тоже.