Утро прошло как обычно — принимала ванну, занималась своим туалетом, а там пришло время спускаться к обеду…

Вчера я договорилась с одним мальчиком, из тех, что мы встретили в горах, чтобы он нас проводил в деревню по соседству, о которой нам рассказали, что там очаровательный вид на Рейн. Бедный мальчуган был так счастлив, что именно на него пал выбор, что вместо 5 часов после обеда, как заметил Фридрих, он с 6 часов утра бродил возле отеля около наших окон, боясь нас пропустить.

В назначенный час мы вдруг увидели, что небо покрылось черными тучами, угрожавшими грозой. Едва мы собрались на экскурсию, как начался дождь. Выражение лица нашего маленького гида было таким жалким, со слезами на глазах, что я уже хотела дать ему на чай и отпустить, как Фридрих, непременный участник всех наших прогулок, убедил меня, что дождь скоро кончится и что мы сможем пойти на прогулку. На этот раз предсказание его исполнилось, тучи рассеялись, и вечер стал чудесным… Дойдя до кабачка, расположенного на берегу Рейна, мы спросили простокваши, и нам подали превосходную, какой мы никогда не ели у нас дома. Подкрепившись и полюбовавшись видами, мы отправились в путь с большим удовольствием по очаровательным аллеям…

Вечером хотела написать тебе, но в 9 часов сон так одолевает меня, что я ложусь, как младенец. Утром Фридрих, не сказав мне ничего, сделал прогулку в город, а это далеко, справиться на почте, нет ли писем. Он принес мне твое письмо, которое я ожидала получить только завтра. Так что я прочла его рано утром и тотчас же села писать тебе, что я делала днем, так как завтра утром я снова буду в дороге…

Я составила план путешествия, который тебе при этом посылаю, и ты можешь им руководствоваться. Во всяком случае, если это письмо запоздает и ты уже послал несколько писем в Брюссель, я пошлю туда Фридриха, это всего в нескольких часах езды. В Остенде я предполагаю остаться на 20 дней, по числу предписанных мне ванн… Из Остенде до Бонна я поеду по железной дороге. В Бонне я сяду на пароход и, нигде не останавливаясь, доеду до Мейнца. Я не интересуюсь никакими экскурсиями, ограничимся тем, что будем любоваться берегами, этого достаточно, чтобы удовлетворить наше любопытство. Из Мейнца до Франкфурта — поездом. В Дрездене остановлюсь, только чтобы посмотреть Швейцарию и Саксонию, как советовали Мещерские…

15-го, повторяю, я буду у тебя во что бы то ни стало.

Должна тебе сказать, что я очень мало расположена купаться в море, если это будет во вред моему уху, обретя слух, я боюсь его снова потерять. С тех пор как я много бываю на воздухе, я чувствую себя прекрасно. Морского воздуха будет достаточно, чтобы поддержать это самочувствие. Вода может способствовать возвращению боли, от которой, слава Богу, я совсем избавилась, вот уже неделя, как голова у меня не болит, если не считать шума в больном ухе. Может, я смогу и от него избавиться. Если нет — примирюсь с этим. Что бы ты ни говорил — все врачи глупцы. Я не хочу ни с кем консультироваться, кроме моего друга Конена, ради которого я хочу остановиться ненадолго в Аахене. Что касается пребывания в Остенде, где, ты предсказывал, будет очень скучно, то мне это безразлично при моем отношении ко всяким развлечениям. О поездке в Бонн для консультации с врачами я и думать не хочу. Я до сих пор жалею тот золотой, что заплатила врачу. Лучше всего путешествовать, быть в дороге, если нигде не чувствуешь себя хорошо, движение прогоняет скуку и тоску, любуешься прекрасными видами и дышишь свежим воздухом. Хотела ночевать в Бонне, но прачка задержала белье…

Описание праздника кавалергардов, что ты мне делаешь, очень интересно, это, должно быть, было очень красиво, я огорчена, что не могла присутствовать. Благодарю тебя за все подробности, которые были мне очень интересны. Это мне напомнило мою жизнь в Стрельне, которую я никогда так не ценила, как теперь…

Что касается Фризенгофа, то, при всем его уме, он часто многое слишком преувеличивает, тому свидетельство его страх перед несоблюдением приличий и общественным мнением до такой степени, что в конце концов даже говорит об отсутствии характера. Я не люблю этого в мужчине. Женщина должна подчиняться, законы в мире были созданы против нее. Преимущество мужчины в том, что он может их презирать, = а он, несчастный, всего боится =. Тому свидетельство его любовь. Он дрожит, как бы его брат или венские друзья не догадались об этом. Это удерживает его от заключения брака ранее положенного срока, чего он хотел бы сам. Я прекрасно понимаю, что он хочет выдержать годичный срок вдовства, и от этого зависит его боязнь Тетушки и брата, а вовсе не от состояния его дел. Но, пожалуйста, все это только между нами. Никому ничего не говори и будь осторожен с моими письмами, прячь их, как только прочтешь.

Кстати, по поводу любовных страстей и тому подобных вещей. Я имею сведения о Вяземском через Фризенгофа, который пишет Александрине, что князь очень нездоров, что опасались за его рассудок и что сам он думал, что сойдет с ума и заявил жене, что если подобное несчастье с ним случится, он застрелится. Его быстренько отправили в Ревель для перемены обстановки и воздуха. Я хотела было ему написать, но времени нет совершенно.

Влюбленность Саши заставила всех нас долго смеяться. Это крещение всех пажей, которые считают своей обязанностью ухаживать за мадемуазель Претвиц. Саша не был бы Сашей, если бы не прошел через это.

Но Азя действительно ужасна со своими сплетнями. Ладно еще касательно брата, что не будет иметь серьезных последствий, но я в отчаянии, когда это касается ее болтовни об Орлове. Я надеюсь, что ты ее как следует отругал. = Она, право, бедовая. = Все-таки поцелуй ее и поблагодари за желание поскорее меня увидеть, я очень тронута.

Но пора мне уже тебя покинуть, все ложатся спать, и мне надо последовать их примеру. Может, я добавлю завтра несколько слов до отъезда. Спокойной ночи, дорогой Пьер, поцелуй нежно моих сыновей. Поздравь Сашу с его так называемой любовью, он так долго сопротивлялся всяким чувствам. Скажи Грише, что я исполню непременно его желание. Поцелуй также тысячу раз Софи и Лизу».

Суббота 14/27

«Александрина только что получила свое письмо, и мы сейчас уезжаем в Аахен. Я могу только наскоро тебя поцеловать. Надо еще уплатить по счетам хозяйке отеля.

Нежно целую вас всех, мои дорогие муж и дети. Александрина, Мари и Таша шлют тысячу поцелуев».

Эта семейная хроника, написанная Натальей Николаевной во время недельного путешествия, к счастью, дошла до нас. Она прожила с П. П. Ланским 19 лет. Итак, начало и середину этого «семейного романа» мы знаем. Теперь следует приняться за его окончание…

«Отец пережил ее на целых четырнадцать лет, но она ясно предвидела глубокую, неизлечимую скорбь, ставшую неразлучной спутницей до последнего дня его жизни. Сколько тихих слез воспоминания оросили за эти долгие годы ее дорогую могилу в Александро-Невской лавре, посещение которой стало его насущной потребностью. Как часто, прощаясь со мной, отходя ко сну, он говаривал с облегченным вздохом: „Одним днем ближе к моей драгоценной Наташе“. Да, такую любовь способна внушить не красота плоти, чары которой гибнут во мраке и ужасах могилы, а та возвышенная чистота и благородство души, которая, как отблеск вечного, манит за собой в лучший, горний мир», — свидетельствует о своих родителях дочь Александра Петровна Арапова.

У последней черты

…Предоставим последнее слово свидетелям — родным Натальи Николаевны, от имени которых говорит все та же Азя — Александра Ланская-Арапова.

«Здоровье ее медленно, но постоянно разрушалось. Она страдала мучительным кашлем, который утихал с наступлением лета, но с каждой весной возвращался с удвоенной силой, точно наверстывая невольную передышку. Никакие лекарства не помогали, по целым ночам она не смыкала глаз, так как в лежачем положении приступы ее учащались, и она еще теперь мне мерещится, неподвижно прислоненная к высоким подушкам, обеими руками поддерживающая усталую, изможденную голову. Только к утру она забывалась коротким лихорадочным сном…