То-то же Мурзабай, оказывается, не знал настроений Тимука, его взглядов на жизнь. А Тимук-то больше самого хозяина печется о его хозяйстве. Душой он больше кулак, чем хозяин. Не случайно он вместе с Хаяр Магаром поехал к Колчаку выручать хозяйские деньги. Даже возвратись из тюрьмы, ради приумножения хозяйства Тимук старался больше самого Мурзабая. Обмолачивал его молотилкой хлеб другим, собрал зерна больше, чем Мурзабай полагал. Не для хозяина старался Тимук, а для себя.

В будущем расцвете крестьянского хозяйства он не сомневался, не то что Мурзабай. По убеждению Тимука — сельский богач не будет сметен, никакая революция его не уничтожит. Среди крестьян равенства никогда не достигнуть — Мирской Тимук в этом был уверен. Пусть, скажем, у каждого мужика останется одна лошадь, одна корова, десятина земли. И лошадь, и земля попадаются разные. А люди еще более разнятся между собой: один работящий, другой ленивый, один умен, другой глуп. Даже на базаре каждый ведет себя по-своему. Один может приумножить деньги, а другой пустит их по ветру…

Не вечно так будет, чтобы власть давила на богатых. Кончится война, жизнь войдет в русло, и сельские богачи снова получат волю.

Так бы примерно рассуждал Мирской Тимук, если б его вызвать на прямой разговор. Однако в мире еще не родился человек, который смог бы вызвать этого дикаря на откровенность. Даже его единомышленники-друзья — Смоляков и Хаяр Магар — не вполне знают планы и не целиком понимают мысли Тимука. Мурзабай же совсем ничего про Мирского Тимука не ведает.

Поначалу Мирской Тимук боялся Назара, родного сына хозяина. Но Назар бесславно окончил жизнь. Позже, когда белые стали снова приближаться, Тимук решил повременить.

Вернется старая власть, и хозяин снова наберет былую силу и со своим бессловесным работником сможет поступить невесть как.

Пускай уж побеждают красные. Советы защитят батрака, обязательно… Тимук решил подождать весны. А весной, вместе с товарищами совершив непродуманный шаг, угодил в тюрьму.

К осени, когда из тюрьмы вернулся в село, Тимук спешно принялся за свою незаметную работу. Как раз время приспело. Хозяин дома не живет. Советская власть, как бы там ни было, еще с год продержится. В течение года можно многое успеть.

И дела, как нарочно, шли согласно ненасытным устремлениям Мирского Тимука.

Внезапная смерть Уксинэ приблизила долгожданный день Тимука, помогла ему сделать последний шаг. Тимук решил словом добить раздавленного горем хозяина.

Когда наступил праздник Казанской божьей матери, Тимук надел синюю сатиновую рубаху, помазал волосы маслом и без зова ввалился в горницу.

Кулинэ и Угахви наряжаться побоялись: со дня смерти Уксинэ не минуло и месяца.

Угахви на кухне готовила завтрак, Кулинэ, ухватившись за ручку двери, прислушивалась к тому, что могла уловить. Как только в передней комнате загремит голос отца, она удерет за ворота. Угахви не думает отступать, ради счастья Кулинэ она готова даже насмерть схватиться с сумасшедшим мужем. Может, поэтому она и не выпускала из рук чапельника.

Тимук уже минут десять как прошел к хозяину, никаких воплей не слышно. Кулинэ осмелела, припала к двери вплотную, приложила ухо к щелке. Мать пригрозила ей сковородником и отогнала прочь.

Кулинэ боялась, что расшумится отец. Теперь Угахви перепугалась — до них не доносилось никаких звуков. За тридцать лет она уже хорошо изучила мужа. Если Мурзабай сверх меры сердит, то он кричать не будет. Целую неделю пи с кем словом не перемолвится. Хоть бы закричал, что ли, как в прошлом году: «Зарежу!»

Мурзабай молчал. Дверь комнаты распахнулась. Хозяин дома тщательно оделся, словно собрался в дальнюю дорогу. Ни на кого не посмотрел, никому не сказал ни слова. Когда хозяин вышел из дома, женщины пытали жениха, выступившего перед Мурзабаем сватом за себя самого.

— Что произошло? Почему молчит? Куда собрался уехать?

— Постойте, постойте! — проскрипел Тимук, не трогаясь с места. — И без вас я закружился, как порченый баран.

Угахви забеспокоилась, прошла в сени, приоткрыв дверь во двор, принялась наблюдать, что там происходит.

— Он же ответил все-таки? — допытывалась Кулинэ. — Ты, боюсь, не все сумел рассказать ему, что между нами было?!

Тимук в сердцах оттолкнул расстроенную Кулинэ.

— Дура! — закричал он, — Не только о том, что было, и о том, чего не было, сказал. Сказал, что ты понесла от меня. Пока не испугаешь, с твоим свихнувшимся отцом по договоришься. Он сначала засмеялся так тихо и сказал: «Ты не жених Кулинэ, а жених Угахви». Когда я сказал о ребенке, он прикусил губы.

Угахви, вернувшись из сеней, услышала последние слова Тимука. Смуглая лицом и никогда не смущавшаяся женщина вдруг почему-то стала багровой.

— Пойди-ка, отец-то коня запрягает, — бросила она дочери. — Посмотри, в какую сторону поедет. Иди! Иди! — Она настойчиво выпроваживала дочь за дверь.

Угахви и Тимук остались одни. Жена Мурзабая, намного превосходившая ростом Тимука, схватила будущего зятя за шиворот и злобно потрясла.

— Заткнись, — прошипела Угахви. — Когда молчишь — медведь, а коли заговоришь — верблюд. Будешь лишнее болтать — удушу тебя подушкой.

— Не я, не я, Угахви, — запищал Тимук. — Он сам так сказал! Он сам!

Скрипнули порота. Тимук выбежал на улицу и успел заметить, куда свернул Мурзабай.

«Не через маленький мост, а через большой поехал. Видать, в Вязовку, к Ятросову», — решил он.

— Лишь когда сказал о ребенке, удалось уговорить. Без этого ни за что бы не согласился, — нахально осклабясь, сказал Тимук, вернувшись в дом.

— Атте согласен?! — обрадовалась Кулинэ.

— Можно сказать, согласен. Перед уходом выговорил лишь одно слово: «Валяйте!»

Другое слово, которое сказал Мурзабай женщинам, Тимук не передал. Тот злобно бросил: «По собачьи валяйте!» И еще несколько слов прошептал он невенчаному зятю:

— В Камышле не вздумайте появиться. Для берданки приобрел картечь на волков.

Тимук решил, что хозяин выехал из ворот с тем, чтобы никогда не возвращаться. Ни Угахви, ни Кулинэ об этом пока можно и не говорить…

— Валяйте, сказал? Что же будем валять-то? — развела руками Угахви. — До заговенья можно было бы окрутить, да играть свадьбу — грех. Сразу после похорон одной дочери выдавать другую замуж — перед людьми стыд. А не поспешить… может твоя вынужденная ложь, Тимук, правдой оказаться, — растерянно говорила Угахви.

— Венчаться не будем, справлять свадьбы не станем, — Тимук не дал докончить матери Кулинэ. — Запишемся в книге Совета и начнем жить по новому закону. Никто и знать не будет, когда записались.

Таким образом, обычай сочетаться браком по новому закону в Чулзирме начали дочь Мурзабая и его работник. Хотя сам Тимук и не верил в бога, но после этого обряда встал на колени и долго молился за окончательную победу Красной Армии, за то, чтобы власть Советов закрепилась навсегда.

Мурзабай в душе уже начал было мириться с неожиданно нагрянувшей бедой. Но тут же вскипело, взбунтовалось его сердце. Им овладело желание размозжить голову Тимуку, а Угахви и Кулинэ схватить за косы, выбросить за ворота…

Но он попытался успокоиться.

«Нет. Терпи, Мурзабай, терпи! Любимую дочь призывал терпеть, терпи и сам. Пусть они живут по-собачьи. Мне бы самому не потерять человеческого обличья».

Вот так закрылись для Мурзабая ворота жизни, долга и чести, не закрылась бы еще хоть маленькая калитка. Две цели призывали его жить дальше: первая — внук, ребенок Уксинэ, вторая… вот из-за нее и решил внезапно Мурзабай заехать в Вязовку.

В Ключевке Павел Иванович со дня образования там волостного центра ни разу еще не был. При въезде в село через дорогу на высоких столбах трепетало красное полотнище аршинной ширины:

«Да здравствует, хлебная монополия!»

«Хлеб, хлеб, хлеб нужен государству. Кто его посеет и вырастит? Пусть растит Тимук. Я, как Хрулкки, стану разводить только черную малину», — усмехнулся Мурзабай, проезжая под плакатом. К центру села такие полотна попадались все чаще. Развевались красные флаги. А что случилось? В честь чего торжествует Ключевка? Спросить бы у кого-нибудь. По он догадался сам, без расспросов.