Опомнился он поздно вечером в квартире Моны, отказавшейся отпускать его в гостиницу. Когда он дозвонился до Вацлава и тот понял, где он, на Андрея обрушился поток добротной брани, закончившейся обещанием отдубасить его, пренебрегая всякими приемами, за свинское непонимание, что исчезать без предупреждения нельзя.

Мона притихла, присела рядом, положила голову ему на грудь, он обнял ее за плечо.

— Знаешь, — сказала она тихо, — мне одно время казалось, что ты любишь меня.

Он притянул ее к себе, хотел поцеловать в лоб, но она подставила ему губы.

— Стоит ли об этом? — Ее глаза были так близко, что в них больно было смотреть. — Есть женщины на час, есть женщины надолго, а есть женщины навсегда. А кто я? Я мужчина на час.

— А я? — спросила она.

— А ты — навсегда.

— А ведь те два года, Андрей, что ты был с нами, кажутся мне самыми счастливыми.

— Они и были самыми счастливыми.

— А почему же ты вел себя как последний дурак? Гонялся за каким-то… Думаешь, я не знаю?

— Все потому же.

— Но ведь два года — это не час.

— Да, когда они всегда впереди.

— А у нас их нет?

— Нет и не будет.

— Ну и пусть, я буду твоей женщиной на час.

Глава четырнадцатая

Последняя любовь Стива Конорса

А рядом с другой женщиной сидел другой мужчина, совсем не похожий на того, что сорок восемь часов тому назад выбирался из морга. Они неслись на юг, к мексиканской границе, к Тихому океану, где, по словам Ито, их ждала экзотическая гасиенда, возможность отсидеться в безопасности и… любовь.

Это слово при произнесении не вызывало уже у него саркастической усмешки. Он вдруг понял, что смысл его недостаточно ему ясен. То, что происходило с ним, напоминало болезнь, описание которой он многократно слышал от своих многочисленных пациентов. Диагноз всегда казался ему ясен, последствия очевидны, методы лечения понятны. Все это давно и подробно было описано Зигмундом Фрейдом и его многочисленными последователями. Ито поколебала веру Конорса в великого психиатра. Все оказалось гораздо сложнее. Праздник тела превращался в праздник души, придавая влечениям, желаниям иной смысл, иную окраску. Казалось, преображается весь мир и он, Конорс, частица этого мира, его разум и воля, проводник этого преображения, но уже не ради своих тщеславных желаний, а ради нее.

Прошлое представлялось нелепым, растянутым, погруженным в пустоту. Будущее маячило рядом, напряженное, яркое, манящее. Страстное желание заглянуть в него овладело Стивом, он не замечал, что начинает мечтать, вслух. Женщина манила его за собой, и таинственная гасиенда на берегу Тихого океана приближалась, как первая весточка из того нового мира, в который они стремились. Удача сопутствовала теперь им во всем, и Конорса не смущала та поразительная легкость, с какой преодолевались трудности, неизбежные в длительном путешествии.

Гасиенда оказалась маленьким сельским поместьем современной постройки, умело вписанным в скалистый берег, в южную экзотическую природу, о которой мечтается и до которой северянам недосуг добраться.

Оба понимали, что охота за Конорсом и Линдой еще не кончилась. Здесь можно было отсидеться, не маяча ни у кого перед глазами, спокойно, не торопясь продумать дальнейшие шаги, оценить перспективу.

Где-то в стороне шумел Сан-Диего, они же слышали только шум прибоя, крики чаек и друг друга. Стив, если волны были не очень большими, любил купаться. Его тянуло в горы. Ито не отставала от него. Крепкая, сильная, в воде она чувствовала себя как рыба, в горах ее легкая, пружинистая походка завораживала его. В ранние вечера они расслабленно сидели на открытой террасе, словно ожидая вспышки страсти, которую принесет ночь.

Он понимал, что живет за счет Ито, но это его не смущало. Он видел, что ей не нужно экономить. И сам интерьер изящно обставленной гасиенды, и словно по мановению волшебной палочки появляющаяся еда, фрукты, вино — все это воспринималось им как нечто естественным образом связанное с Ито, преображающей все, к чему она прикасалась. Он был уверен, что вернет ей все сторицей, и нетерпеливо посвящал ее в то, что его волновало, было близким ему, связывало, томило воспоминаниями.

Она слушала его внимательно, но это у нее шло от профессионализма. Больше его привлекало ее умение схватывать налету каждое слово, радоваться мысли, чувствовать шутку.

Он рассказывал ей о «Клубе по средам». Она смеялась его описаниям гастрономических пристрастий Арбо, с удивлением слушала его стихи. Стив и сам поражался, что многие из них помнит, оказывается, наизусть. Ему хотелось передать ей впечатление от картин Эрделюака, его волновало ее мнение о двойном портрете Веры и загадочность природы таланта художника. Ито поддразнивала его, когда он говорил о Мари, чувствуя его скрытое восхищение ею и делая вид, что ревнует.

Он рассказывал ей о наиболее сложных случаях в своей практике. Ему хотелось, чтобы она понимала и чувствовала, на какие трудности он натыкался, какие возможности открывались, когда непреодолимое для других для него становилось обыденным делом. Сомнение, как тень, временами еще набегало на его сознание, но все неудержимее хотелось ему поделиться самым сокровенным, тем, что, кроме него, не знал ни один человек. Проблема мотивации поведения все чаще возникала в их разговорах. Оба понимали, что наука здесь только еще приближается к открытию главных тайн человеческих действий, оба скептически относились к бесконечным «сенсационным» достижениям парапсихологов, к болезненному интересу журналистов к секретам психики, к уверенности многих людей, зараженных страхами, что кто-то экспериментирует с их куцым сознанием.

В спорах — если это можно было назвать спорами — Ито поражала его эрудицией, и ему не раз вспоминалось случайно брошенное в его адрес обвинение в провинциализме. Погруженный в практику и кропотливое совершенствование своих методик, он, оказывается, упустил многое, что вовсе не помешало бы в его работе. Но сейчас это не огорчало, а вдохновляло его. Он видел Ито рядом с собой в лаборатории, зная уже, что она может делать то, о чем с Линдой даже говорить было бессмысленно. Та была лаборанткой, эта могла стать партнером, коллегой. Он вспоминал, как преисполнялся сарказмом, когда Ито начинала претендовать на эту роль. Он смеялся над собой, над тем, каким он был, ораторствуя перед Мари, и не без смущения думал, что ведь действительно был готов лишить ее разума.

На третий день пребывания их в гасиенде Ито собралась в Сан-Диего. И когда в разговоре она упомянула, что надо бы узнать, как там дела у «любимого учителя», он был поражен, насколько, оказывается, это ему безразлично.

Ито вернулась раньше, чем обещала, возбужденная и, как ему показалось, встревоженная. Он ждал ее на террасе. Она взбежала по ступенькам, держа в руке кипу газет, бросила их на стол и, крикнув на ходу: «Иди скорее сюда!» — пролетела мимо.

Когда он вошел в гостиную, она стояла перед телевизором. На экране мелькали кадры, демонстрируя хорошо знакомое им здание научного центра клиники Кадзимо Митаси. Доктор рассказывал о тщательно подготовленной полицейской операции. В правом углу экрана крупным планом появилось лицо Кадо. Словно поглядывая на него, ведущий перечислял заслуги психиатра, называя его имя в ряду других медицинских светил.

И вдруг во весь экран вспыхнуло:

И следом:

Поплыли одна задругой клетки «зверинца», мастерски снятые операторами, рождающие недоумение и страх. Бесстрастный голос ведущего комментировал: «Крыса» номер два, «Крыса» номер три, «Крыса» номер четыре…

Конорс выключил телевизор.

— Все это я предсказывал, — мрачно проговорил он. — Правда, не думал, что это произойдет так быстро.

— Мы могли оказаться там, Стив.

— Ты знаешь, когда все это произошло?