Библейская весть — это также весть о спасении. В Послании к Римлянам апостол Павел подчеркивает: никто из нас не «заслуживает» Божьей милости и никто не в состоянии спасти себя сам. Подобно альпинистам–неудачникам, мы можем лишь просить помощи.
Мне возразят: спасатели потакают безответственным людям, а спасать следует лишь профессиональных альпинистов, которые следуют правилам. («Боже! Благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи», — молился фарисей (Лк 18:11).) Когда я высказал своей знакомой мысль о потакании, она недоуменно уставилась на меня. «Людям нужно помогать! — воскликнула она. — Мы не можем бросать людей в беде. А кто они, неважно. Они нуждаются в помощи». («Сказываю вам, что так на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии» Лк 15:7).
Я спрашиваю себя: почему же я так редко обращаюсь за духовной помощью? Попади я в беду в горах, я подал бы сигнал бедствия не задумываясь. Для этой цели я беру в поход свистки, зеркала и другие сигнальные средства. А вот совершив грех, толком и не могу встать на тропу исправления. В чем же дело?
Иногда мне трудно назвать грех грехом: мешают гордость и упрямство. В других случаях я не делаю шагов, необходимых для исправления по диаметрально противоположным причинам: угнетает сознание собственной греховности, неисправимости, недостойности. Однако так думать неправильно, ведь говорит же апостол Иоанн, что «Бог есть любовь» (1 Ин 4:16). Бог просто не может не миловать. Прощение, примирение, помощь — такова природа Бога.
Когда я отказываюсь просить о помощи, я думаю о цене: попрошу — пострадает моя гордость, узнают о моем падении, мне придется меняться… Однако как ясно из притчи о блудном сыне, путь покаяния ведет к тому, к чему мы поворачиваемся, а не от чего отворачиваемся. Сидя в хлеву, мучимый голодом блудный сын вспомнил о доме, полном света и еды, о доме, где ждал отец. Интересно, вспомнил ли он о своих страданиях после пира, засыпая в собственной уютной постели, принятый обратно в семью?
В первые годы брака я открывал жене тайны о себе, которыми больше ни с кем не делился, очень осторожно. «Ты меня все еще любишь?» — тревожно допытывался я. «Да», — отвечала она, даже если эти тайны причиняли ей боль. У нее я выучился истине, которую впоследствии применил к Богу: лишь полностью познанный, ты можешь быть глубоко любим.
Духовный рост предполагает, что человек «со страхом и трепетом» (Флп 2:12) несет свои тайны Богу. Но тут же видит: Бог знал все эти тайны всегда и любил человека вопреки им. Я понял, что мои неудачи не удивляют Бога. Зная меня лучше, чем знаю себя я сам, Бог ждет от меня неудач. Я грешнее, чем могу себе представить даже в самом глубоком унынии. Но Бог любит меня сильнее, чем я способен вообразить, даже пребывая на самом пике ликования.
«Адам, где ты?» — вопрошал Бог в райском саду (Быт 3:9). Спрятался не Бог, а Адам. Бог же вышел его искать. Так же и Христос, Великий Целитель: наши грехи не только не лишают Его желания идти к нам, они–то и стали главной причиной, по которой Он умалился, сошел из горнего мира в наш. Спасение есть Божье дело.
Мой знакомый священник признался: выслушивая слезные исповеди людей, потерпевших духовные неудачи, он осознает, что кающиеся в этот момент ближе к Богу, чем он — священнослужитель. Царь Давид хорошо знал, чего желает Бог: «Ибо жертвы Ты не желаешь, — я дал бы ее; к всесожжению не благоволишь. Жертва Богу — дух сокрушенный; сердца сокрушенного и смиренного Ты не презришь, Боже» (Пс 50:18–19).
В детстве каждый из моих грехов представлялся мне кирпичиком в стене, отделяющей меня от Бога. Чувство вины не позволяло мне понять, что я строю стену, которую Бог давно разрушил. Ныне я верю:
Бог со мной, когда мне трудно, даже когда я пытаюсь бежать от Него. А когда я ощущаю собственную несостоятельность наиболее сильно, я, наверное, нахожусь к Богу ближе всего. Клайв Льюис говорит в одном из писем: «Именно тогда, когда мы замечаем грязь, Бог присутствует в нас наиболее полно. Это — знак Его присутствия».
В нашей церкви примерно раз в неделю устраивается мероприятие под названием «У мамы свободный вечер». Добровольцы вызываются посидеть с детьми матерей–одиночек, которым нужно немного свободного времени, или с детьми матерей, которые просто хотят провести вечер с мужем. Однажды этой возможностью с удовольствием воспользовалась жена нашего пастора, чтобы пообедать с мужем. Впоследствии, когда Питер (так зовут пастора) вернулся за сыном, нянечка рассказала ему об играх, в которые она играла с малышом. Всех своих подопечных она спрашивала, чем любит заниматься с ними их мама. «И знаете, что сказал ваш сын? Он сказал, что самое любимое занятие мамы «приближать меня к себе»».
Питер объяснил: «приближать к себе» — значит обнимать. Обнявшись, мать и ребенок становятся ближе. Так происходит и в наших отношениях с Богом.
«Одно глубокое и серьезное стенание более угодно Богу, чем создание мира».
Часть третья. Два мира
В истории человечества не было цивилизаций и культур, где одним или тысячью способов не проявилась бы нужда в Абсолюте, называемом небесами, свободой, чудом, утерянным раем, миром, выходом за рамки Истории… Не существует религии, в которой обычная жизнь не считалась бы тюрьмой; не существует философии и идеологии, которая не говорила бы о нашем отчуждении… Человечество всегда ощущало ностальгию по свободе, которая есть только красота, только подлинная жизнь, полнота и свет.
Глава 10. Почему мы верим?
Два художника античного мира соревновались, кто из них лучше изобразит зримое. «Сейчас ты увидишь, что я лучший», — сказал один и показал другому нарисованный им занавес. «Отодвинь занавес, и посмотрим», — ответил его соперник.
«Занавес и есть картина», — рассмеялся первый.
Художник–карикатурист Джеймс Тербер рассказывает в автобиографии, как завалил курс ботаники. Другие студенты разглядывали в микроскоп структуры растительной клетки, а Тербер, у которого были проблемы со зрением, жаловался: «Я ничего не вижу». Каждый раз профессор сначала терпеливо подлаживал окуляры, а затем, когда Терберу все равно ничего не было видно, приходил в ярость. В итоге к экзамену по ботанике Тербер допущен не был. Год спустя он вновь записался на этот курс и на первом же практикуме даже разглядел нечто, достойное зарисовки. Он с увлечением перерисовывал точки, линии, узоры. Профессор с улыбкой приблизился, но глянув в микроскоп, опять вышел из себя. «Это же ваш глаз! — воскликнул он. — Вы настроили линзы таким образом, что они отражают ваш глаз. Вы нарисовали собственный глаз!»
…А мы, «повелители истории», вперившие в окружающий мир око научного познания, — не упустили ли мы из виду что–то существенное? С христианской точки зрения, зримый мир лишь скрывает подлинную природу вещей: духовная реальность словно таится за занавесом. Человек, верующий в мир невидимый, буквально тыкает в него пальцем, как тот несчастный профессор ботаники, а скептики все равно не могут ничего разглядеть. Поэт и философ Уильям Ирвин Томпсон сравнивает таких людей с мухами, которые ползают по потолку Сикстинской капеллы и понятия не имеют о том, что их окружают дивные образы, ибо прекрасное — за порогом их восприятия.
«Где ты?» — взывал Бог к Адаму после рокового случая в раю (Быт 3:9). Когда–то Бог и люди гуляли вместе и дружески беседовали. Но внезапно между зримым миром Эдема и незримой божественной реальностью произошел разрыв. Адам и Ева остались – одинокие и заблудшие — на падшей вместе с ними планете.