— Еще вопросы будут?

— А у тебя?

— Дай сюда лопатку, крюки, бери ледоруб.

— Взял.

— Ну и чудненько, — сказал Зимаков, а потом умело и точно столкнул Зверева со склона.

Он падал долго, никак не мог остановиться, пока, наконец, не зацепился ледорубом за твердый наст, но выпустил рукоятку, прокатившись еще метров десять, остановился, встал на ноги. Зимаков стоял наверху и делал пригласительные знаки.

— Ледоруб в таких случаях нужно втыкать непременно клювом в направлении к склону. Тогда можно будет быстро выбрать веревку при срыве верхнего твоего товарища. Клювом в направлении к склону. А вообще, падал грамотно. Чувствуется — координирован и вынослив.

— А лопатка зачем?

— Лопатка, как ты знаешь, удобна в бою. А вообще-то, наличие лопатки делает организацию страховки более оперативной: запрессовку делать, траншейку прокапывать до поверхности, в которую можно забить крюк. Пошли забивать вон туда. К ледничку.

Потом Зимаков долго показывал, как забивается крюк, как держится, как меняется звук и какая осадка при последних ударах. Зверев забил десятка два крюков, завязал сотню страховочных узлов и делал еще много полезного и нужного. Они вышли рано утром, не оставив в базовом лагере Смирнова, как собирались. Теперь лагерь был пуст. Рацию и остающиеся продукты упаковали в ящики и спрятали в яме за ручьем, замаскировав умело и аккуратно. Все оружие их состояло из ракетницы, десяти ракет двух цветов, ножей, ледорубов и лопаток. Лопатка весьма проверена в ближнем бою. Трофейный автомат в рюкзаке Зверева не мог кардинально изменить ситуацию. Он, пожалуй, мог только навредить им.

Две недели спустя. Москва. Институт медико-функциональных проблем

От института осталось сейчас только название, оболочка. Шейпинг, аэробика, массаж, омоложение для богатых, редкие серьезные заказы.

Зверев, как предмет изучения дилетанта и растренированного мента, пропитанного водкой, а потом попавшего в высокогорный лагерь и прошедшего почти на равных с профессиональными альпинистами сборы, представлял для сотрудников одной из кафедр несомненный интерес. Он согласился прийти сюда из детского любопытства. Здесь, кроме ходоков к небу, бывали и летуны, космонавты. Институт был непростым.

— Велоэргометр когда-нибудь видели? — поинтересовался пожилой, легкомысленного вида «профессор», одетый в свежеотглаженные брюки, ковбойку и домашние тапки.

— В научно-популярных фильмах.

— Может быть, именно наши аппараты и видели.

Вся компания Зимакова проходила обследование в разное время, отдельно друг от друга, по мере возможностей. Сейчас в обширной комнате, где стояло в два ряда шесть этих чудесных машин и какая-то аппаратура на столе, никого, кроме ученого товарища Зимакова, Зверева и самого организатора товарищеского мероприятия, не было. Среди аппаратуры Зверев опознал осциллограф. Остальное не поддавалось разумному объяснению. Клавиатурки, экранчики, неизбежные компьютеры, провода и колодки. Здесь же слесарные тисочки, паяльник, обрывки и обрезки, крепеж. И никаких следов лаборантов и техников. Подниматься в лабораторию пришлось по лестнице на четвертый этаж, идти по молчащим коридорам с закрытыми дверями, за которыми никого не было. Слово «зарплата» произносить здесь было неприлично.

Зверев, переодетый в спортивную форму баскетболиста, принесенную Зимаковым, уселся в седло машины, намертво вмонтированной в пол. «Профессор» закрепил датчики на запястьях Зверева, под ушами, на уровне сердца и в каких-то труднопредставимых по значению местах.

— Прошу пана. Давайте на первой скорости, не поспешая.

Зверев закрутил педали.

Через пятнадцать минут «профессор» включил вторую скорость, еще через десять Зверев вертел педали как мог быстро, до тех пор, как мог, со всеми вытекающими из этого последствиями.

Через час тест повторили.

— Ну что, молодой человек. Здоровье в порядке — спасибо зарядке.

— А душ у вас где?

— Душ остался там, в мрачном тоталитарном прошлом. Есть только холодный. Но с вашим здоровьем можно. Остыньте сначала.

Но главное было впереди. На следующий день уже другой «профессор» препроводил Зверева в барокамеру. Этот опыт был достаточно опасен и потому требовал присутствия несколько большего количества служащих института. «Профессор» словно «отксерился». Трое таких же аккуратных, как бы выдернутых из времени, ученых хлопотали возле «камеры пыток».

Зверев прилег на тахту внутри аппарата, на него снова нацепили датчики, переговорное устройство неожиданно не сработало, и, пока разбирались с проблемами связи, он осознавал самую для него главную истину на ближайший отрезок времени — трудно сохранить сознание при подъеме на большую высоту. Гипоксия.

Наконец его оставили одного, и дверь была задраена. Иллюминатор сантиметров тридцати в диаметре позволял видеть лицо Зимакова, улыбавшегося ему сочувственно и выжидательно.

Там, за титановой сферой, на экране телемонитора, лицо Зверева изучалось коллегиально. Как будто консилиум безумных докторов собрался на тайный эксперимент.

Вначале он не чувствовал ничего. Только покой, долгожданный и полный. Потом ему захотелось спать. Зашипело в динамике, пошли вопросы.

— Как себя чувствуете?

— Хорошо себя чувствую.

— Все параметры в норме. Спать хотите?

— А вы как сами-то думаете?

— Думаем, что хотите. Четырежды восемь?

— Тридцать три.

— Шутки потом будете шутить. Говорите. Это тест.

— Тридцать два.

— Корень квадратный из тридцати шести.

— Шесть.

— Из ста сорока четырех?

— Двенадцать.

— Отлично.

Зверев стал ошибаться в устном счете несколько позже, когда уже мелко дрожали руки и ноги, омерзительное и скользкое ощущение вошло в него, и он понял, что спать сейчас нельзя, но уже миновал точку возврата и вскоре спутал сложение с делением, а потом и вовсе отключился.

Когда он пришел в себя, увидел рядом Зимакова и попробовал подняться — его вырвало.

— Ничего, ничего. Шесть тысяч девятьсот. Не много конечно, но на небольшое восхождение годен.

— Ну, все со мной?

— То есть?

— Пива бы и на солнышко.

— Нет проблем, — подтвердил Зимаков.

Они вышли наконец на свежий воздух.

— Здесь подвальчик один есть. Просто прелесть, — ворковал Зимаков.

— В барокамеру-то зачем? Это же неприятно.

— Конечно неприятно. Но зато знаем теперь твой высотный порог.

— Я ведь, господин Зимаков, не мышь. Я человек. Пусть беглый, но человек. На своей земле живу, на своих водоемах. А ты меня вверх тянешь. К Господу Богу.

— После тестов мы всегда сюда ходили раньше. Обезвоживание организма исправлять, — по-хозяйски объяснил Зимаков. — Нам «Мартовского» по литру, скумбрию, только не режьте, мы сами, и потом — шашлыки. Пойдет так, Юрий Иванович? — повернулся он к Звереву.

— Отчего ж не пойти? Водки не будем?

— Ты хочешь? У них «Можжевеловая» есть.

— А ты откуда знаешь?

— Я заходил недавно. Пробу снимал.

— А… — погрустнел Юрий Иванович.

Зимаков захлопотал с рыбой, распластал огромную, граммов на шестьсот, скумбрию, вспорол, вынул кишки, порезал крупно. Отодвинул тарелку с мусором, которую тут же унесли.

Зверев поднял стопку:

— За что? За что выпьем, Юра?

— За товарищей.

— Ну, как скажешь.

Пива Зверев отпил полкружки, рыбу не стал пробовать. Задумался.

— Не грусти. Найдем мы тебе невесту.

— Не сомневаюсь.

Через полчаса Зимаков заказал еще пива, выпил с литр и отправился в туалет. Тогда Зверев огляделся, и не напрасно. Бородач в спортивном костюме и джинсовой куртке. Посетителей вообще было не много — шесть человек. Бандитского вида троица, цедившая «Можжевеловую», два мужика средних лет, хорошо одетых, ели осетрину, забывая про пиво, а еще им несли курицу, и борода, в дальнем углу трактира. Сидел он вполоборота к Звереву, очки черные, усы густые, что-то неуловимо знакомое во внешности, сумка под ногами, но главное — игрушка в руках, то ли монстр, то ли звездолет, а не то вообще кубик Рубика. Как повернешь. Трансформер… Так называлась фирма Бухтоярова в Петербурге. Бородатый приподнял кисти рук, локти на столе, пальцы забегали быстро, как у манипулятора-престидижитатора. Когда из-под арки показался Зимаков, игрушка словно растворилась в воздухе, исчезла в ладонях, как и не было ее.