— И чего?

Зверев переменил позу, стал потихоньку отодвигаться от своего наблюдательного поста.

— Курбаши.

— Я!

— Головка от рояля. Ты по жизни кто?

— Пролетарий.

— Понятно, что не генерал. У тебя знакомые есть на транспорте?

— Откуда?

— Подумай хорошо. Проводницы в поездах, водители в междугородке.

— Чего водители… У меня летуны есть.

— Шутишь?

— Мы на авиазаводе работу делали. Потом летали.

— Как то есть?

— Ну, аппаратуру налаживали. А нас на борт посадили — и в Алма-Ату.

— Зачем?

— Можно было и не брать. Рейс был обкаточный, и не один. А назад с яблоками и дынями.

— А ты-то каким боком?

— Говорить не имею права. Подписку давал. Могу только сказать, что с моей работой полный порядок. Просекаешь?

— Ты хоть знаешь, что это такое?

— Порядок.

— Наивный человек. А летели откуда? С аэропорта?

— На авиазаводе своя полоса. И взлетная, и посадочная. Оттуда и летали. Так что аэропорт нам не нужен.

— И что?

— Они и сейчас летают. Не все еще у нас рухнуло.

— А на завод как попадешь? Там же режим.

— На завод не попадешь. Только летуны не все заводские. Брали и городских. У меня адресок остался.

— И что?

— Да забодал ты меня вовсе. Пошли домой. Вон, видишь, тишина и покой.

— Это тебе так только кажется. Ты меня в Алма-Ату отправь и иди. Только молчи потом.

— О чем?

— О том, где я.

— А ты не убил кого-нибудь?

— Многих я на своем веку положил.

— Ты дезертир, может?

— Я менестрель.

— Это вроде педераста?

— Это еще хуже. Только дело мое правое. Ты не сомневайся.

— Да все так говорят.

— И ты говори. А где летун-то живет?

— На улице Огородной.

— Это далеко?

— Это не очень.

— У меня сто штук осталось. Поехали на такси.

— Поехали, коли есть.

Они покинули гараж, свернули за угол, растворились.

Такси не понадобилось. Подошел нужный трамвай, как из воздуха образовался, и Зверев счел это хорошей приметой…

— Слазь, менестрель. Приехали.

Курбаши уверенно шел к двенадцатиэтажке, на которой было ясно обозначено: «Улица Генерала Кривошеина».

— Ты мне другую улицу называл.

— А это и есть Огородная. Только переименованная. Внутрь я один пойду. А то у тебя глаза дикие.

— Давай. Без летуна не возвращайся.

— Пошли домой лучше. На черта тебе в Алма-Ату?

— Я тебе оттуда яблочек привезу. Апорт называются.

— Лучше дыню.

Курбаши отсутствовал недолго.

— Ты тут еще, менестрель?

— Где летчик?

— Жена говорит, через три часа летит. К кирбабаям, только другим. В Москву-город, обычным рейсом.

— Этот гораздо хуже.

— Не полетишь?

— Я не могу не полететь. Такси ловим.

— Зачем тебе такси? Вон мужики загорают, беседуют…

И действительно, Курбаши подсуетился, и через пять минут они ехали в неописуемо разбитых «Жигулях» по направлению к аэропорту. Зверев панически боялся, что их остановит первый же инспектор ГАИ, но этого не произошло. Далее Звереву пошел фарт. Командир экипажа, Витя Леонов, как представил его Курбаши, в проблему вник мгновенно. Наверное, не совсем простые отношения связывали его с тем, что называлось работой. Или чем-то другим. Обычные фабричные заморочки. Борт был спецрейсовый. На нем летели в Москву альпинисты, вместе со всем своим ужасным и необъяснимым снаряжением. Вначале Зверева провели на летное поле. Это было уже счастьем. Наверняка по транспорту уже разошлась свежая ориентировка на Зверева Юрия Ивановича, проколовшегося в городе Воронеже так глупо и бессмысленно, куражившегося. И не осатанение от безделья и тоски, а склад души и особое устройство мозгов, позволявшее ему ранее преуспевать в своем сыскном деле, а потом ввергнувшее его в какие-то необъяснимые приключения, которым не предвиделось конца…

Вначале Зверев, облаченный в робу полулетную, грузил вместе с мужиками портовскими груз верхолазный, а потом был проведен тайно на борт, вернее, не был с него выведен. Это вам не советские времена.

Нынче командир борта все равно что начальник бомбардировщика — власть абсолютная. Деньги — товар — деньги. Деньги с «бортами» завязаны сильные. И тем, кто на земле достается, и тем, кто в воздухе.

Лету до Москвы не много. И двух часов не получится, но поговорить можно успеть. Было бы с кем и о чем. Вот он, бывший. Бывший знакомый Юрия Ивановича — Зимаков, как-то инструктором на турбазе водивший его в поход еще в университете. Встреча невероятная.

— А говорили, Юра, что тебя нет? Что подвесили урки в Гатчине? Я тогда телевизор сам смотрел.

— Я и как звать-то тебя забыл.

— Забыл да забыл. Зимаков я. А ты Зверев.

Зверев был знаком с Зимаковым Кириллом Кирилловичем всего десять дней, правда, беседовал с ним о строении миров и судьбах Родины, и это запомнилось. И Зверев решился:

— Возьми меня, Кирилл, с собой.

— Куда, Юра?

— В поход.

— У нас не поход. На пик Коммунизма восхождение.

— Это где примерно?

— Из Москвы во Фрунзе полетим, потом подале. Прежде сборы, а потом пик.

— А сразу нельзя было из Воронежа?

— Причуды спонсора. То ли деньги отмывает, то ли финансовые потоки так текут. А мне придется поездом. По пути еще груз принять в Новосибирске.

— Я, Кирилл, в розыске.

— То есть как?

— Ты дело попсы помнишь? Стрельба ракетами, потопление кораблей, крысы с пироксилином?

— Его у нас вся страна помнит. А ты, выходит, в него замазан?

— Я после него на нелегальном положении.

— Сильно. А шансов выжить все меньше?

— Шансов почти никаких.

— А у меня шансы покинуть этот мир появляются?

— Если будем вести себя аккуратно, то сведем их к минимуму. — Зверев скрипнул зубами.

— Тогда и ты со мной в поезде. Теперь-то рейс обычный, не чартерный.

В Быково Зверев ничего не выгружал, не перетаскивал. Вместе с Зимаковым они беспрепятственно покинули летное поле, приняли и сосчитали груз, потом сходили в буфет и попили кефира. С булочками.

Груз полетел частью в Бишкек, частью отправился на Казанский вокзал. Поезд до Алма-Аты отправлялся утром. Ночь им предстояло провести в зале ожидания, что для Зверева являлось аттракционом вообще смертельным. Поэтому ночевать они поехали к каким-то знакомым Зимакова, на окраину, он даже улицы такой, Домодедовская, не знал раньше. Аэропорт знал, а улицу нет.

Хозяева, никакого отношения к альпинизму не имевшие, жившие с двумя детьми в двухкомнатной хрущевке, Зимакову были рады искренне. Поели жареной картошки, выпили по стопке, потом Зимакову постелили на раскладушке, на кухне, а Звереву — на поролоне в коридоре. Ночью Зверев вставал, подходил к кухонному окну, искал признаки наружки. Не будь высокохудожественного представления, он бы спал сейчас с Варварой Львовной. Дело простое и полезное для здоровья. Там, в подземелье, он видел этот крымский берег, просыпался ночами, ему казалось, что он слышит шум волн. Но только казалось. Он не строил иллюзий.

До Комсомольской площади добирались на такси. Зверев, как мог, переменил внешность. Документы у него были на имя Говорунова Андрея Тимофеевича. Но паспорт этот остался там, в Воронеже. Зимаков купил ему билет на другое имя, на некоего Трусова Аркадия Петровича, это был кто-то из членов его команды. Отдаленно он походил на Зверева. Паспорта в вагоне проверяют теперь часто, разгул терроризма. Направление на Восток потенциально-опасное. Но все обошлось. Зверев лег на полку и просто-напросто уснул. Это было простым и естественным делом, тем более что ночью он не сомкнул глаз.

Зверева мы нашли на четвертый день его пребывания в городе. Он и не прятался вовсе. Конечно, он знал, что его найдут вскоре, ну через неделю, через месяц, чуть позже. Принципиальной разницы не было. Он торопился жить. Мы аккуратно выставили наружку. Он всякую осторожность уже потерял. Естественно, никакого Бухтоярова рядом не было и быть не могло. Нужно было вернуть Юрия Ивановича в привычный мир, где полагается жить по законам жанра. И случай скоро представился. Пьяный друг его, Курбаши, вовлек его в смешную и опасную историю сведения счетов с торгашом, за убиенного кота. Тут Юрий Иванович рисковал попасть в обыкновенное отделение милиции или под бандитов, мелких, но от того не менее опасных в данной ситуации. И вообще, какая разница в том, кто тебе определит дату и время свидания с Создателем — крестный отец или урка ларечный. Следовало теперь его аккуратно вывести из этой ситуации, что мы незамедлительно и сделали. Возвращаясь к своей ненаглядной Варваре Львовне, он заметил наружку. Она была поставлена намеренно небрежно. Возможно, в другое время он бы просчитал ситуацию, а сейчас запаниковал.