— Я вас спрашиваю: почему немец покинул оборону? — в голосе генерала раздражение и еще какая-то торжественная нотка.

— Немцы в траншеях, товарищ генерал, — уверенно возражаю я, понимая, что комдив берет меня «на арапа».

— Ушел немец, а вы прозевали! — уже с насмешкой говорит генерал. — Какая же вы, к дьяволу, гвардейская разведка!

— Немцы на месте, товарищ генерал, в траншеях, и если разрешите, мы снова проверим и докажем.

— Теперь не проверите, опоздали. Но учти, голову сниму, если немцев нет в траншеях. — И генерал, повернувшись к подполковнику Пасько, бросает: — Через три минуты.

А я, все поняв, лечу в палатку и ору: «Выходить!»

Все выскакивают, не понимая, в чем дело.

И в это время с тыла, у нас за спинами, раздается уже привычное нам громовое шипение гвардейских минометов — «катюш». Воздух, всю землю потрясают удары колоссальной мощности. Началось!

Вражеская артиллерия, сделав несколько ответных выстрелов, замолчала. Солдаты и офицеры, беспечно высунувшись из-за бруствера, смотрели на оборону врага, которую окутало облако сплошного дыма и огня. Мы ничего не слышали, кроме воя снарядов и грохота разрывов.

Полтора часа, не переставая, шла обработка переднего края противника, и вот поднялись цепи. Взметнулись красные полотнища знамен, рванулась и понеслась к высоте пехота. Уже слышно, как солдаты кричат «Ура!»

Заработало несколько вражеских пулеметов, но пехота, обтекая справа и слева опасные участки, перескакивает траншеи и уходит дальше, на ту сторону сопки, которой нам не видно.

Пора и нам. Пасько дает команду, и мы несемся, зная, что после нас не должно остаться ни одного стреляющего немца — ведь за нами идет командный пункт полка:.

К полудню полк вышел в долину реки Титовки. Немцы, подтянув артиллерию, держали под обстрелом все подходы к реке. К тому же нашим войскам нужно было найти наиболее безопасные и удобные места для переправы. Конец дня прошел в артиллерийской дуэли, а мы раздобыли первые трофеи — несколько красивых бутылок настоящего английского рома. Командир полка, попробовав, похвалил напиток.

Устроившись на берегу небольшого озера в немецкой землянке, мы отдыхали, так как ночью предстояла большая работа. Надо было найти самые мелкие броды, установить скорость течения, состояние дна, крутизну берегов.

Титовка на нашем участке оказалась паршивой рекой в смысле переправы. То у нее дно было илистым, непригодным для обозов и танков, то слишком крутыми оказывались берега. За ночь мы нашли три брода для пехоты, и только один годился для обозов и артиллерии. Но и этого оказалось достаточно. Утром, переправившись, полк возобновил наступление и к полудню продвинулся до старой луостарской дороги, той самой, где мы когда-то брали своего первого «языка».

Немцы отходили, оставляя сильные заслоны с артиллерией и минометами. Особенно досаждали противотанковые пушки, которые вели стрельбу прямой наводкой, в результате чего наша пехота подолгу лежала, прижавшись к земле, и теряла солдат.

Наш взвод разведки двигался вместе с командным пунктом полка. Вдруг из-за поворота дороги, огибающей высокую сопку, мы увидели бегущих навстречу солдат — они отступали. Командир полка приказал как можно быстрее поднять штабного «максимку» на высоту. Через несколько минут я лежал за пулеметом и вел стрельбу поверх голов отступавших. Пехота стала залегать и окапываться. Вскоре на высоту поднялся сам подполковник Пасько и устроился за пулеметом, а нам дал команду возглавить атаку, воодушевить пехоту личным примером. Мы спустились с высоты и, сбросив бушлаты, рванулись. Нас обогнал на ходу невесть откуда взявшийся танк Т-34. Пройдя метров сто, он неожиданно встал, а затем густо задымил. Мы еще продолжали бежать вперед, но уже чувствовали, что пехота снова залегла и нет такой силы, которая бы смогла ее поднять.

Даю команду остановиться и вижу, что большинство разведчиков, рассыпавшись, уходит обратно. Вместе с разведчиком Николаем Поляковым я укрываюсь за горящим танком. По броне и гусеницам дробно стучат осколки мин и пули. Лежать у танка невозможно, из-за жары и удушливого смрада нечем дышать. Надо немедленно уходить. Но как это сделать, если танк сейчас под наблюдением? И вдруг впереди метрах в тридцати вижу надежное укрытие — бетонную водосточную трубу. Показываю на нее Полякову. Он кивает. Мгновенно вскакиваем и мчимся вперед. Такого нахальства немцы явно не ожидали и какое-то время продолжали стрелять по танку. Пули просвистели над нашими головами уже в тот момент, когда мы падали у бетонной трубы. Теперь нам не страшны были ни мины, ни снаряды. Через полчаса подтянулась батарея наших минометов, сбила заслон, пехота пошла вперед и вызволила нас.

Продвинувшись километров на восемь, полк остановился. Всю ночь мы вели поиск, то и дело натыкаясь на вражеские посты.

Утром — это было первое утро, когда выпал снег, — мы доложились командиру полка и после небольшой артподготовки вместе с пехотой пошли в атаку. С высотки немцы ведут редкий ружейно-пулеметный огонь. Достигаем окопов. Но что такое? Фрицев нет ни на высотке, ни внизу.

Правда, там и тут валяются трупы фашистов в самых различных позах, но где живые? Осматриваемся, и вдруг закрадывается сомнение: а мертвые ли немцы?

Подхожу к одному — фриц лежит в неестественной позе, на камне, как бы сползая с него, но на лице ни одной снежинки. С силой ударяю сапогом. Немец с криком корчится, закрывая лицо руками. И вот оживает и начинает стрелять большая группа «мертвецов». Задумали они хитро — пропустить и расстрелять нас в спины. Не вышло. Около трех десятков фашистов осталось лежать на этой высотке.

Пехота быстро идет вперед, а мы направляемся к себе в тыл подкрепиться и выспаться перед ночным поиском. Полк примерно в двадцати километрах от Луостари. Немцы усиливают сопротивление, и командование требует сведений о расположении сил противника.

Ночь — темная. Выпавший утром снег смыло холодным дождем. Обшарив близлежащие высотки, мы вот уже полчаса идем вдоль дороги и никого не встречаем. На душе растет тревога, похоже, что влезли в ближние тылы немцев. Кажется, вот-вот наткнемся на засаду. Наконец нервы не выдерживают — уходим подальше от дороги и укрываемся в редком кустарнике.

Рассветает, и неожиданно в двух километрах перед собой видим знакомую вершину сопки Генеральской, той самой, где когда-то мы лежали рядом с домиком немецких синоптиков и наблюдали за аэродромом. Теперь ясно — мы в тылу врага.

Осторожно, укрываясь в мелколесье, идем в сторону наших войск, но вскоре останавливаемся в некоторой растерянности. Перед нами — обширное болото, пройти по которому невозможно. С еще большей осторожностью пробираемся к дороге, изучая каждый пригорок, каждый кустик.

— Хлопцы, стоп! — вдруг настороженно произносит Петр Гришкин. — Кажись, впереди засада. Фриц голову высунул и спрятался.

Мы залегли возле дороги, направив ручной пулемет на бугорок, за которым Гришкину почудились немцы. Сколько их там? прорываться или ждать? или, может, обойти засаду? — все эти вопросы требовали немедленного ответа. Эх, была не была! Оставляем у дороги пулемет так, чтоб ствол его видели немцы, отползаем назад в кусты, а затем перебираемся на другую сторону дороги. Делаем изрядный крюк и неожиданно для немцев оказываемся у них за спинами. Гитлеровцы все оружие направили в сторону оставленного нами пулемета. Огонь одиннадцати гвардейских автоматов с расстояния в пятнадцать-двадцать метров сделал свое дело. Только офицер успевает сделать выстрел из парабеллума. Несколько немцев поднимают руки, и мы прекращаем стрелять. Пленных семеро. А по дороге навстречу идут наши танки. Их много. Гул стоит неимоверный. Высунувшиеся из люков танкисты что-то кричат нам, но ничего не слышно.

Вскоре находим штаб полка, сдаем пленных и, плотно закусив, ложимся спать.

К вечеру наши танки, обогнув сопку Генеральскую, вышли к реке Петсамойоки, но форсировать ее не смогли: мост немцы уничтожили, а разведанного брода для переправы не было. Его-то с наступлением темноты и нашел наш взвод в километре выше по течению. Всю мочь полк переправлялся в район Луостарского аэродрома, а мы не смогли удержаться от соблазна посетить высоту, на которой побывали два года назад.