Но не так-то просто было это сделать — до берега было не ближе нескольких десятков саженей. Протащить все это расстояние лодку посуху было, очевидно, невозможно, оставалось воду подвести к лодке.

И, не смущаясь, принялся Робинзон рыть канал от бухточки к лесу. На счастье грунт был сравнительно легкий, частью песчаный, и ему не приходилось наталкиваться на непреодолимые препятствия, вроде гранитных глыб. Терпение превозмогло и тут, и мало-по-малу светлая полоска узенького канала протянулась дорожкой до самой лодки.

Сделав катки из кусков дерева, Робинзон с большими усилиями вдвинул на них лодку и потом скатил в канал. И вот лодочка закачалась на воде! Пара весел была уж приготовлена давно, Робинзон вскочил в свое сооружение и, упираясь в берега, вывел лодочку в бухту. Как ровно и хорошо держалась она на воде! Как красиво покачивалась! Как радостно было чувствовать свою победу и видеть, что все-таки, в конце-концов, он добился своего, как всегда!

Легко и плавно скользила лодка, когда он объехал бухту, выехать на этот раз в море он не решился из-за довольно сильного волнения на нем. Он возвращался домой приятно взволнованный: хоть и понимал сам отлично, что на такой лодке далеко не уедешь, но все-таки словно приблизился к нему остальной мир, словно протянулась какая-то незримая, тоненькая ниточка, связывающая его с остальными людьми.

В следующие дни он приладил к лодке небольшую мачту и сшил паруса. Потом в корме и на носу наделал небольших ящиков для провизии, зарядов и других вещей, которые могут пригодиться в плавании; в дне лодки выдолбил узкий жолоб для помещения ружья, а над ним устроил крышечку. Таким образом, в любую минуту можно было, при желании, пуститься в дорогу.

Несмотря на то, что лодка долгое время владела всем вниманием Робинзона, все же он урывал часы и для других работ, также необходимых ему. Понемногу все более совершенствовал он принадлежности своего обихода. Например, глиняная посуда, такая нескладная и некрасивая вначале, теперь понемногу приобрела правильную и красивую форму. Он ухитрился даже сделать глиняную трубку для курения, о которой давно мечтал. Множество корзин самых разнообразных форм и назначений украшали дом и кладовую. Даже у Поля была нарядная плетеная клетка из разноцветных прутьев, впрочем, всегда с открытой дверцей. У козочки были ясли в виде большой корзины.

Одежда Робинзона, все из тех же козьих шкур, становилась все удобнее. Шапку он снабдил назатыльником, который прикрывал шею от солнца, а в дождь не давал воде попадать за ворот. Куртка была широка и удобна, штаны до колен, из шкуры старого козла с очень длинной шерстью, которая покрывала ногу до половины икр. Вместо обуви кожаные же туфли, привязанные к ноге ремешками. Важную часть его утвари составлял кожаный же зонтик, что было необходимо в знойные дни, да не менее необходимо и во время ливней, под которые поневоле приходилось иногда попадать в пути. Зонтик был тяжел и неуклюж, но зато отлично нес свою службу. Но это было еще не все: поверх куртки одевался кушак, тоже из кожи, но очищенный от шерсти, с двумя ременными петлями для топора. Кроме того, через плечо была перевязь с двумя карманами для пороха и дроби, за спиной болталась корзина, на плече он нес ружье.

Снаряженный таким образом, он имел очень внушительный вид. У него отросла было огромная борода, но потом он подстриг ее, потому что она мешала в жару, цвет лица его сделался так темен, что никто не признал бы в нем европейца, но и на дикаря не был он похож.

В эти дни случилось одно событие, которое надолго потрясло его мирную жизнь.

Была бурная ночь, на дворе стояла такая темь, что не видно было собственной руки. Одни вспышки молнии освещали иногда на мгновенье гнущиеся от бешеного ветра деревья и бушующее море, Робинзон уже собирался ложиться спать, как вдруг, сквозь рев бури, ему послышался как будто пушечный выстрел. Он поднял голову, прислушался, весь сон соскочил с него. Вот и еще раз! Сомнения быть не могло: это стреляли с какого-нибудь бедствующего корабля! Едва пробираясь во мраке, Робинзон выбежал на свой дворик и стал смотреть.

И вот, при блеске молнии, он на несколько секунд отчетливо увидел вдали корабль. Сколько он мог заметить, двух мачт на нем не хватало, и весь он сильно кренился на один бок. Очевидно, он погибал? Чем помочь? В страшном волнении метался Робинзон, вдруг ему пришло в голову разложить костер на видном месте, чтоб на корабле хоть знали, куда направить лодку, если будут ее спускать. Спеша изо всех сил, он принес дров из своего запаса, сложил большой костер и зажег его. Потом, при свете его, набрал еще хворосту и навалил туда же. Большое пламя, раздуваемое ветром, заколебалось туда и сюда. Несомненно с корабля это заметили, потому что выстрелы участились.

Но что мог еще сделать Робинзон? Он был бессилен!

В отчаянии бегал он по берегу и ломал руки. Там люди, о которых он так тосковал, его братья, долгожданные друзья, гибли в волнах, а он должен был оставаться только зрителем! Все свое достояние отдал бы он, чтобы спасти их, но некому было притти на помощь.

Выстрелы прекратились, только буря выла по-прежнему, так прошла вся ночь. Измученный Робинзон ушел к себе и упал на кровать; он спал недолго: тревога не оставляла его и во сне. Как только стало светло, он уже был на берегу: яростные валы с седыми гребнями бежали на берег, но ничего похожего на корабль не было видно, как ни вглядывался Робинзон. Значит, все было кончено — корабль погиб.

Не было сил итти браться за обычную работу; в унынии опустился он на камень и вдруг увидел на некотором расстоянии что-то белеющее на песке, у самой воды. Что это? Что выкинули волны? Человек! Несомненно, это был человек! Робинзон подбежал к нему, наклонился, тот был мертв…

По одежде видно было, что это один из матросов погибшего корабля, совсем еще молодой человек. Но, несомненно, к жизни его вернуть было уж невозможно. С горькими слезами, словно над родным братом, сидел над ним Робинзон. Жестокая судьба! Как рад бы он был ему живому, какой заботой и лаской окружил бы, как хорошо зажили бы они вместе! Но теперь все-таки ничего не оставалось, как похоронить труп, что Робинзон и сделал. С этого дня тоска по людям охватила его с новой силой, он даже запустил на время все дела.

Но жизнь брала свое, хозяйство требовало заботы: Робинзон постарался овладеть собой и снова взяться за работу. Пороха становилось маловато, это было плохо. Надо было придумать какой-то другой способ добывания пищи, чтоб не изводить порох охотой. Если б удалось приручить несколько коз, вот бы хорошо! Та козочка, что жила у него уже несколько лет, начинала стариться, если б занести еще несколько штук, было бы молоко и мясо! Очень понравилась ему эта мысль, прямо не выходила из головы, что бы он ни делал!

Взяв старых бечевок. Робинзон устроил силок и поставил его возле того места, куда козы обыкновенно ходили на водопой. Но несколько дней подряд приманка оказывалась съеденной, а силок прорванным. Вероятно, бечевки от времени сгнили, и поэтому козы разрывали их. Тогда Робинзон перешел к другому способу: он вырыл две глубокие ямы, прикрыл их крышками из плетушки, закидал ветвями и разбросал сверху колосья ячменя.

В первую же ночь обе ловушки сделали свое дело: утром, подходя к ним, Робинзон услышал блеяние. В одной яме сидел огромный старый козел, в другой маленький козлик и две козочки. Старик был такой злой и дикий, что не годился для приручения, и ничего другого не оставалось, как его выпустить.

Когда яма была открыта, козел не стал долго ждать, сильным прыжком выскочил оттуда и убежал в лес. Козлят же Робинзон вытащил по одному из ямы, связал веревкой и кое-как привел домой. Первые дни пленники были очень дики, пугливо жались в уголок двора, но когда сильно проголодались, то взяли все-таки из рук хозяина пучок колосьев. С этих пор они быстро начали привыкать. Но дворик был тесен, они, видимо, тосковали на нем, а, главное, весь корм приходилось приносить на руках из-под горы, а его надо было не мало. И теперь уж на это шло много времени, а если стадо разрослось бы, то стало бы совершенно невозможным.