И внезапно увидел на зыби речной,

Как его отраженье качало волной:

«О великий поток африканских саванн!

Подтверди, что моя красота — не обман».

И он замер в сиянии славы своей;

Но послышался голос из гущи ветвей —

Это злой павиан с гладким длинным хвостом

Захихикал ехидно оскаленным ртом:

«Все — вранье, ерундистика, глупости, вздор!

Его выдумал жалкий, пустой фантазер.

Лишь протрите глаза — и рассеется ваш

Бесполезный обман, однорогий мираж!»

И услышал слова эти Единорог,

И смутился душой, и поник, и поблек;

И опять погляделся в поток — но нигде

Не увидел ни отсвета в темной воде.

И побрел он сквозь джунгли, как гаснущий луч,

И пропал меж стволов, как луна между туч;

И напрасно искали его на земле

Синегальские звезды, сияя во мгле.

Он возник, как волшебной мелодии звук,

От касанья смычка оживающий вдруг;

Он исчез, как волшебной мелодии плач,

Когда руки устало опустит скрипач.

На свете множество чудес,

  внимания достойных,

Но Фунафути — образец

  чудес благопристойных.

Не сыщешь острова в морях

  от Горна до Босфора

С такой тактичной фауной,

  с такой любезной флорой.

Там обезьянки не шалят,

  галдя на всю опушку,

А только нюхают плоды

  и потчуют друг дружку.

Там пальмы, встав на берегу

  всем кланяются дружно,

Какой бы ветер ни подул —

  восточный или южный.

Но вот в один прекрасный день

  к тем благодатным пляжам

Приплыл разбойничий корабль

  с ужасным экипажем:

Джим Кашалотто, Джеки Черт,

  Сэм Гроб и Билл Корова,

Кок Вырвиглаз и старый Хью —

  один страшней другого.

И первым сушу ощутил

  их шкипер Джеки Черт:

Сэм Гроб, ворочая веслом,

  смахнул его за борт.

Пиратов ужас охватил,

  повеяло расправой,

Но шкипер вдруг заговорил

с улыбкою слащавой:

— Прошу прощенья, мистер Гроб,

  вина была моя.

Забудем этот инцидент!

  Скорей сюда, друзья!

Позвольте вашу руку, Джим.

  Я помогу вам, кок.

Ах, осторожней, мистер Хью,

  Не замочите ног!

Пираты слушали дрожа.

  Голодный львиный рев

Не показался б им страшней

  галантных этих слов.

Но только на берег сошли —

  их тоже охватило

Желание себя вести

  необычайно мило.

— Здесь у меня, — промолвил Джим,—

  сухое платье есть.

Прошу, воспользуйтесь им, сэр,

  окажете мне честь.

— Вы правы, — шкипер отвечал.—

  Чтоб исключить ангину,

Воспользуюсь. Пардон, друзья,

  я вас на миг покину.

Был сервирован на песке

  изысканный обед,

И не нарушен был ни в чем

  сложнейший этикет.

Приличный светский разговор

  журчал непринужденно,

Никто не лез ни носом в суп,

  ни пальцем в макароны.

Приятный вечер завершен

  был тихой песней Сэма,

И слушал песню капитан,

  роняя слезы немо.

— Вот так певала перед сном

  мне матушка когда-то…

Ах, милый Сэм, скажи,

  зачем веду я жизнь пирата?

Друзья свели его в постель

  и сами зарыдали,

И нежно сняли сапоги,

  и валерьянки дали,

И челюсть новую его

  переложили в кружку,

И грелку сунули к ногам,

  и саблю под подушку.

Потом, молитву сотворив,

  разделись аккуратно,

Без грубых шуток и божбы,

  пристойно-деликатно,

И мирно отошли ко сну,

  умыв лицо и шею,

И в грезах видели всю ночь

  порхающую фею.

Они отплыли на заре.

  Но только за кормою

Сокрылась чудная земля,

  пошло совсем иное:

Все утро хмурились они

  и пили ром без меры,

  И растеряли навсегда

  приличные манеры.

А на волшебном берегу,

  на дальнем Фунафути

Все так же ветер шелестел

  о мире и уюте.

Черепашонок спал в песке,

  и устрицы вздыхали,

И солнце озирало мир

  без гнева и печали.