— Да… Четвертой была девушка! Разве я не сказал? — небрежно произнес Зенек и глянул на нас с равнодушным видом. Чуть дольше задержал только взгляд на Эльжбете. — Тоже из Варшавы! — сказал он, подчеркивая слова. — Мы прихватили ее по дороге, кажется в Гижицке…

— Разумеется, это ты ее прихватил, правда? — спокойно спросила Эльжбета.

Только я один и понял, что она смеется над ним в душе. Больше других завелась Ирка.

— Девушка? С тремя парнями? Быть такого не может… Как же вы спали в двух палатках?

Збышек даже шею вытянул, чтоб ничего не пропустить. А Черный ответил:

— Как? Обыкновенно…

«Привирает! — подумал я. — А зачем? Кто ему поверит? Если даже и правда, что один из ребят постарше был с девушкой, то почему он сообщает нам об этом таким образом?» Я знал, Черный любит, чтоб им восхищались, хочет быть лучше всех. Впрочем, из нас четверых он всегда был самой важной персоной. В шестом и седьмом про нас так и говорили: «банда Черного». А кличку он придумал себе еще в то время, когда мы играли в индейцев и всякие такие игры. Иногда Зенека заносило, но нам это даже нравилось.

Любил я его очень, но, может, чуть поменьше, чем Толстого, а может, по-другому. У нас в классе всегда учитывалось, с кем Черный в хороших отношениях, с кем в плохих. И все знали, что самым большим его другом был я. И теперь, видя, как ломается Зенек, я готов был махнуть на это рукой. Пусть себе рассказывает! Пусть Збышек слушает его с красными пятнами на щеках, а Ирка пусть думает, каким образом они в этой поездке спали в двух палатках. Меня это только смешило. Подумаешь!..

— Знаете, я бы, пожалуй, не поехала… Одна с тремя парнями… — принялась вслух рассуждать Ирка вполне серьезно.

Я не удержался:

— Ты? А кто б тебя взял на автостоп? Разве что картошку чистить… Толстый загоготал, а Зенек посмотрел на сестру так, словно собирался сказать то же самое.

— Вот именно!

И тогда заговорила Эльжбета. И напрасно. Что она, защитить хотела Ирку? Какое ей дело до Ирки и до всего этого разговора?

— Твоя шутка с картошкой дурацкая, понятно? — заявила она мне. — Уж наверно, нашлись бы желающие взять ее в такую поездку. Скорей взяли бы ее, чем вас. Не делайте же из нее дуру. Сами знаете, она очень хорошенькая…

Мы все так и разинули рты, даже Ирка посмотрела на Эльжбету с подозрением: обижаться или благодарить? «К чему она клонит? — подумал я. — Ирка хорошенькая! Вот так штука! А потом, какое отношение имеет это к автостопу?» Но промолчал, зато не промолчал Зенек.

— Ты-то уж, наверно, поехала бы с нами, а? — спросил он у Эльжбеты. — Если б мы, скажем, встретили в Гижицке не ту варшавянку, а тебя?

Не нравился мне этот разговор, не нравилась ухмылка Зенека, с которой тот смотрел на Эльжбету. Толстый беспокойно шевельнулся и заговорил, стараясь утихомирить их немного:

— Ну… если б, скажем, кто-то из знакомых предложил тебе такую поездку…

— Отвяжитесь от нее! — буркнул Збышек.

Я пожалел, что это он. Собственно, это должен был сказать я.

— Предлагали мне мои товарищи по клубу. В этом году, в августе… Поездка была интересной, на машине… — холодно ответила Эльжбета.

Я чувствовал, она разозлилась и сдерживает себя с трудом.

— Что-то мы, пожалуй, не в меру хвалимся, — иронически засмеялся Черный.

— Я — нет. Мне хвалиться нечем. А нот ты хвалишься. Хоть тоже нечем!

— Правильно, — поддержала ее Ирка. — Я вообще не верю, что та девочка была с вами. Загибаешь!

— Перестаньте, — сказал Збышек и встал. — Зачем ссориться!

Но Эльжбета молчать не собиралась. Здорово это ее, видно, задело. Теперь она говорила, обращаясь к одному только Зенеку:

— Спрашиваешь, что было бы, если б вы пригласили меня в Гижицке в эти свои две палатки? Смешной ты парень… Можешь быть спокоен, ты бы не прихватил меня ни в Гижицке, ни в Монте-Карло. И нечего так улыбаться…

«Ну и скандал вышел! — подумал я. — И вроде бы из ничего. Теперь добром не кончится…» Зря Эльжбета заговорила, могла бы и не встревать, пусть болтает себе на здоровье. Но теперь поздно, теперь и мне придется влезть в это дело. Полетит кувырком вся моя дружба с Черным…

— Пошли, Юрек, — спокойно сказала Эльжбета, будто ничего не случилось. — Здесь скучновато.

Только теперь Зенек понял, что это он проиграл в схватке, что Эльжбета взяла над ним верх. Я глядел и чувствовал: еще минута, и у Зенека вырвется крепкое словцо, очень крепкое, Збышек стал вдруг о чем-то громко говорить Ирке, все вели себя так, словно хотели как можно скорее замять разговор. Я заметил, как Толстый положил руку Зенеку на плечо и что-то сказал на ухо, И Черный не открыл больше рта. У него на лице появилось вдруг такое выражение, будто ему нет дела до всей нашей компании. Насвистывая сквозь зубы, он сорвал пригоршню смородины, стал есть..

Все вышли из сада.

— Что ты ему сказал? Там, у беседки? — спросил я у Толстого, когда по пути домой мы поотстали от нашей компании.

— Я ему сказал: «Оставь, Черный, ведь это все сопляки! Что они понимают?» Ну, он и отвязался… Ты что, не знаешь, как разговаривать с Зенеком? Он должен чувствовать себя победителем!

Мы оба расхохотались. Где та пора, когда мы играли в индейцев, и Зенек был предводителем, и мальчишки говорили про нас «банда Черного»?

На мосту Эльжбета остановилась, но попрощалась только с Иркой. Я пошел за ней следом, Збышек остался с остальной компанией, и я проводил Эльжбету домой.

— И это твой лучший друг? Столько ты о нем рассказывал! Полудурок какой-то… Вывел меня из себя!

— Хотел похвастаться, да у него не вышло, — пробовал я объяснить Эльжбете. — Впрочем, неважно, не стоит и обижаться!

— Нет, важно. Видеть больше его не хочу! Я вообще не хочу, чтоб мы с ним встречались. Разве что для тебя это имеет значение…

— Не имеет значения. Никакого! — сказал я. И это была правда.

Глава 18

Еще день и еще день. Письма от мамы все не было. До конца каникул оставалась одна неделя. Я ждал, когда Эльжбета заговорит об отъезде, Самому спрашивай, но хотелось.

На пруд мы теперь не ходили и к нам в сад тоже.

Мы ездили на велосипедах за город. Жара спала, и Эльжбета заявила, что такая погода хороша для прогулок. Ей нравились наши каменистые взгорья, поросшие тимьяном и вереском, который должен был вот-вот зацвести, вытяжные стволы шахты, торчавшие с разных сторон вокруг Божехова среди старых терриконов, на которых были высажены березки, потому что другие деревья там не принимались.

Мы вернулись как раз с прогулки и поставили велосипеды, хотя времени до обеда было еще много. Эльжбета предложила купить билеты в кино, пока нет очереди. Показывали комедию, и желающих было хоть отбавляй.

Возле кино мы увидели почтальона. Эльжбета заметила его первая.

— Погоди-ка! Может, есть что-нибудь для меня из дома.

— Я тоже спрошу… — сказал я и мы оба пошли ему навстречу.

Почтальон остановился, порылся в сумке и ничего не нашел — ни мне, ни Эльжбете. Но мне как-то не верилось…

— Пан Вежба! — крикнул я вслед почтальону, который уже отправился дальше. — Может, еще разок посмотрите, а? Должно же быть что-нибудь у вас для меня.

Старик Вежба обернулся, порылся в одном отделении сумки, в другом.

— Раз говорю нету, значит, нету. Хочешь каждый день получать письма? Только вчера было письмо твоему дедушке.

— Дедушке? А вы не знаете, от кого?

— Откуда мне знать? Сам спроси!

Меня это удивило: письмо дедушки? Кто мог писать дедушке? Только дядя… Вчера я был у дедушки с бабушкой на обеде, они ничего такого мне не сказали. Будь письмо от дяди, он бы, конечно, жаловался на то, что я от него так быстро смылся. Бабушка не выдержала бы и поругала меня…

— Ну, пошли, чего ждешь? Кончатся билеты на балкон, — крикнула Эльжбета, и мы направились к кинотеатру.

В очереди у кассы стояло несколько человек и среди них Дерда, самый известный в Божехове голубятник. Я поздоровался с ним и удивился вслух: