— Смирно! — рявкнул тем временем Штейнглиц. — Никому не вмешиваться. Оберштурмфюрер! Арестовать изменника! Это к нему были направлены русские диверсанты! Что сволочь, молчишь?! — он еще раз саданул хрипящего гестаповца в живот, так чтобы тот, даже случайно, не смог произнести ни единого слова. — Ничего, у нас и не такие молчуны разговаривали. Эй вы! — он резко развернулся и прицелился в пилотов. — Говорите! Вас к нему направили? Ну! Считаю до трех! Айн…

Летчики ничего не поняли в происходящем, но головами закивали дружно.

— Вот и требуемое доказательство… — Штейнглиц немного понизил голос, но удар в лицо, нанесенный им фашисту от этого мягче не стал. Что-то громко хрустнуло, наверно, сломался нос, и окровавленный Ганс мешком рухнул под ноги своим же солдатам.

— Связать. Заткнуть рот. Запереть в подвал. Пить и есть не давать до моего личного распоряжения. Или… — Штейнглиц посмотрел на растерянно притихшего коменданта, получил одобрительный кивок от Корнеева и закончил: — Или, до приказа обер-лейтенанта Кринке.

Солдаты взглянули на коменданта. А тот, похоже, не сомневался в праве оберштурмбанфюрера вести себя именно так. Что немедленно подтвердил:

— Исполнять приказ!

— Молодец, — все так же полушепотом произнес Корнеев. — Ты принял правильное решение, Оскар. И очень скоро в этом убедишься лично. Думаю, пагоны гауптмана, тебе пойдут больше.

Автомобиль неторопливо выкатился за черту города. При этом, ему не стреляли вслед и не требовали остановиться. Если солдат и удивило непонятное поведение коменданта города и чужих офицеров, уточнять полученные приказы никто не стал. Так что, как только легковушка скрылась за поворотом, все свободные и оказавшиеся в это время на площади солдаты, сбились в несколько групп, закурили и принялись обсуждать более насущные проблемы…

Например, что сегодня на обед? Или правда ли, что с первого числа уменьшается норма обеспечения тыловых частей табачными изделиями? И кто может объяснить, в чем разница между услугами пани Ядвиги и пани Зоси? А если никакой разницы, то почему пани Зося берет дороже? Разве все это не важнее, чем рассуждать: почему оберштурмбанфюрер лично уселся на место водителя, а его адъютанта нисколько не смутило место на заднем сидении между двумя пленными? Или почему комендант не взял даже одного мотоцикла охраны?

— Ну что, Оскар… — повернул голову к обер-лейтенанту Штейнглиц. — Пора объясниться? А то, я вижу, вы пребываете в полной растерянности.

— Я и в самом деле ничего не понимаю, господин оберштурмбанфюрер. Это какая-то особо секретная операция? Или вы… русские?

— Мои товарищи русские, но лично я — немец. Родился в Мюнхене и там же, если судьба позволит, хотел бы в могилу лечь… Когда время придет. Там похоронены пять поколений моих предков. А вместе с родными нигде не страшно. Не правда ли?

— Наверно… — поерзал на сидении Кринке, оглядываясь назад. Особенно не вязались со статусом военнопленных улыбки на лицах летчиков. — Я еще не думал над этим. Или пора уже?..

— Вообще-то, обер-лейтенант вы до сих пор живы, а я продолжаю вести светскую беседу, только благодаря старине Гансу.

— Лемке?..

— Очень уж начальник гестапо жаловался на ваше чистоплюйство. Это правда, что вы не дали ему расстрелять ни одного местного жителя?

— Я не воюю с женщинами и стариками! — гордо вздернул подбородок Кринке.

— Похвально. Значит, не безнадежны… Но как же приказ Гитлера? Или вы забыли, что Рейху нужны славянские земли, а не славяне.

— Фюрер ошибся, когда пошел на поводу Гиммлера и Гейдриха. Нельзя делить людей на истинных арийцев и недочеловеков.

— Вот как? И что же? Вы больше не верите в гений Гитлера?

— Он ошибся… — насупился Кринке. — Знаит, должен уйти.

— Так вы, оказывается, антифашист?! — изумился Штейнглиц. Оглянулся назад и вопросительно вздел брови. Корнеев ответил пожиманием плеч. — Что же мне теперь с вами делать, дружище?

Оскар промолчал. Просить пощады гордость не позволяла, а другого варианта он и сам не видел…

— Вот что мы с вами сделаем. Может и зря, но что-то мне подсказывает, что вы еще пригодитесь послевоенной Германии.

— Советской?

— Немецкой. Очистившейся от коричневого налета и осознавшей, что фашизм страшная, но все-таки излечимая болезнь. Хотите?

— А у меня есть выбор?

— Конечно. Можете крикнуть «Хайль, Гитлер!» и пустить себе пулю в лоб… Генрих, у меня руки заняты, дайте ему свой пистолет.

Над плечом Кринке немедленно показалась рукоять «Вальтера».

— Битте.

Какое-то время Оскар косился на него, потом отвернулся.

— Говорите, что делать?..

— Организуем все как надо. К вам претензий не будет. Вернетесь почти героем. Лемке освободите, а заодно, объясните ему, что такой скандал лучше замять. Для вас обоих. Он не дурак, поймет. А вы с ним управляться умеете. Второе — к вам придут. Может, в самое ближайшее время. Может — после войны. Скажут, что от меня. Пароль… — Штейнглиц повертел головой. — «Три плюс два». А дальше — решайте сами.

— Я понял… — обер-лейтенант упрямо поджал губы. — Но ничего не обещаю. Кроме того, что ваш человек сможет уйти свободно… Если я не захочу вам помогать.

Уже показался мост и фигуры солдат на противоположном берегу. Далеко… На месте десантирования.

Подчиняясь вековой мудрости гласящей, что служба идет даже когда солдат спит, а любой путь в обход начальства короче самого прямого, фельдфебель Вайгель тоже никуда не торопился. Приказано достать парашюты — он их достал. А тащить находку в городок распоряжения не было. Так чего суетится? Понадобятся срочно — за ними кого-нибудь пришлют. А если и до ужина не вспомнят — солдата отправит. Хоть бы и Курта. Молодой парнишка. Ему пару километров пробежать, только согреться.

Фельдфебель курил и размышлял: еще подождать или уже распорядится собирать дрова. После непредвиденного купания, Вайгеля немного знобило. Да и сам по себе костер — это одна из малых солдатских радостей. Тем более, в подсумке имелась половина заныканой в обед буханки. А что может быть вкуснее поджаренного на огне куска хлеба. Разве, что кусок мяса.

Фельдфебель непроизвольно сглотнул. Большой, обжигающий пальцы, стекающим по ним горячим жиром, кусок мяса был мечтой Вайгеля сколько он себя помнит. С раннего детства то есть. Большинство друзей мечтало о шоколаде, конфетах, мороженном, а он всегда хотел жаренного мяса. А довольствоваться приходилось сосиской с гороховым пюре. Одной на двоих с сестренкой. Да и то не каждый день.

Сестренка родилась слабенькой, часто болела, и старший Фриц почти всегда отдавал ей свою порцию, довольствуясь гарниром. С приходом к власти Гитлера жить стало легче, сытнее. А когда войска вермахта заняли Чехию, Вайгель, отпущенный домой в увольнение, смог купить на полученное жалование три килограмма отличной сырокопченой колбасы… Но мечты о куске мяса, так и оставались до сих пор мечтами.

Ровное гудение автомобильного мотора вырвало фельдфебеля из задумчивости. Машина приближалась с противоположной стороны, от города. Вот и накликал начальство. Вспомнили…

Вайгель вскочил на ноги и осмотрел внешний вид подчиненных. Порядок прежде всего! На смотре замечания нашлись бы, а для полевых условий вполне бравый вид.

Но машина не остановилась. Притормозила перед мостом, проползла неспешно по дощатому настилу, а дальше началось что-то невероятное…

Обер-лейтенант Кринке, своего командира фельдфебель узнал бы даже ночью, вдруг вскочил, выпрыгнул на ходу из автомобиля и побежал прочь, размахивая руками и что-то крича. Полтора километра не слишком большое расстояние, но когда человек бежит сломя голову, внятно произносить слова не получается.

Впрочем, кое-что прояснилось сразу. Зазвучали пистолетные выстрелы. Стреляли из машины и вслед коменданту.

— Приготовиться к бою! За мной, бегом!

Фельдфебель перебросил автомат на грудь и со всех ног помчался на выручку командиру. Оба солдата — следом.