Особый интерес представляет история создания Первого ополчения, как она изложена в грамоте «земского совета». Здесь было уже не до прорисовки деталей эпической картины Смуты. Ее авторам нужно было четко и внятно объяснить, как они относятся к тем, кто начинал освобождение Москвы, и к тому, что происходило в подмосковных полках. Воевода Прокофий Петрович Ляпунов пользовался явной симпатией составителей грамоты. Он раньше всех, «сослався со всеми городы Московского государства», пришел под столицу. Вместе с ним пришли «бояре, и воеводы, и столники, и стряпчие, и дворяне болшие, и дворяне и дети боярские всех городов, и всякие служивые люди». Все они «положили совет» и принесли клятву биться с врагами «до смерти», «литовских людей в Москве осадили, и тесноту им великую учинили». Заметно, что в новом ополчении пытались представить дело так, что Прокофий Ляпунов был главным, если не единственным создателем Первого ополчения. Здесь не упоминалось ни о роли патриарха Гермогена, ни о призывах, шедших из того же Нижнего Новгорода, ни о союзе с бывшими тушинцами. Среди тех, кто принес клятву освобождать Москву, авторы грамоты перечисляли только служилых людей «по отечеству», совсем не упоминая казаков. То, что это было сделано намеренно, становится ясно из дальнейшего текста грамоты. В ней полностью отказывались от какого-либо компромисса с казаками и их вождем Иваном Заруцким, для описания преступлений которого не останавливались перед преувеличениями, обвиняя его в предательстве и во всем плохом, что случилось под Москвой: «Старые же заводчики великому злу, атаманы и казаки, которые служили в Тушине лжеименитому царю, умысля своим воровством с их началником, с Иваном Заруцким, хотя того, что полским и литовским людем ослаба учинить, а им бы по своему воровскому обычаю владети, Прокофья Ляпунова убили, и учали совершати вся злая по своему казацкому воровскому обычаю». Далее последовали новые преступления: «…и всчали в полкех и по дорогам многие грабежи и убийства, и дворяном и детем боярским смертные позоры учинили, и бедных полонеников, которые выходили из города всякого чину мужьска и женьска, поругали, иных смерти предали; начал-ник же их Иван Заруцкой многие грады, и дворцовыя волости, и монастырския вотчины себе поймал и советником своим, дворяном и детем боярским и атаманом и казаком роздал». Именно эти бесчинства, как можно понять из текста земской грамоты, и стали поводом для создания нового движения, объединившего служилых людей «по отечеству»: «Столники же, и стряпчие, и дворяне, и дети боярские всех городов, видя неправедное их начинание, из под Москвы розъехались по городом и учали совещатися со всеми городы, чтоб всем православным християном быти в совете и в соединенье, и выбрати государя всею землею».

Последняя фраза самая важная из всего земского послания, призывавшего города к созданию нового «Совета всея земли». Он и требовался в первую очередь для того, чтобы сначала избрать царя и только потом думать об освобождении Москвы и создании правительства. В действительности всё произошло, как известно, по-другому. Но не принимая во внимание того, что выбор нового царя «общим советом» был целью ополчения князя Дмитрия Пожарского и Кузьмы Минина до прихода его под Москву, нельзя понять главного в противостоянии двух ополчений. В подмосковных полках поддерживали псковского самозванца «вора Сидорку, имянуя его бывшим своим царем», а руководители нового движения резко осуждали эту присягу. Грамота 7 апреля 1612 года напоминала о прежних обещаниях князя Дмитрия Трубецкого (единственный раз, когда он был упомянут) и Ивана Заруцкого, «чтобы им без совету всей земли государя не выбирати». Присяга Сидорке давала бесспорный аргумент для обвинения казаков и лишний раз напоминала союзникам нового ополчения о их общем враге: «…хотя по своему первому злому совету бояр и дворян и всяких чинов людей и земьских и уездных лутчих людей побити и животы розграбити и владети бы им по своему воровскому казацкому обычаю». Особенный — и справедливый! — гнев вызывало возвращение ненавистного имени «царя Дмитрия»: «Как сатана омрачи очи их! При них Колужской их царь убит и безглавен лежал всем на видение шесть недель, и о том они из Колуги к Москве и по всем городом писали, что их царь убит, и про то всем православным християном ведомо». При этом в нижегородском ополчении не забывали еще про одну опасность, исходившую от признания царем сына Марины Мнишек, и формулировали свою программу очень ясно: «И ныне, господа, мы все православные християне общим советом, сослався со всею землею, обет Богу и души свои дали на том, что нам их воровскому царю Сидорку и Марине и сыну ее не служити и против врагов и разорителей веры християнской, полских и литовских людей, стояти в крепости неподвижно»[459].

Надо сказать, что судьба Сидорки оказалась незавидной. Псковичи восстали против него, и он вынужден был бежать из города, но 20 мая 1612 года его схватили и выдали послам подмосковного ополчения и казакам во главе с Иваном Плещеевым. Новгородские власти сообщали в грамоте воеводам Заонежских погостов Василию Федоровичу Неплюеву и Василию Ивановичу Змееву 5 июня 1612 года: «А ныне во Пскове вора, которой назывался царевичем Дмитреем, псковичи связали, а связав повезли к Москве». Самозванца привезли в подмосковные полки, где держали под охраной. В начале царствования Михаила Федоровича он был казнен, причем сделано это было тайно[460].

Осмысливая слова ярославской грамоты 7 апреля 1612 года, можно лучше оценить искренность призывов, обращенных к земским городам. Об очевидных целях послания, созданного ввиду выборов нового царя, свидетельствует формуляр документа. После традиционных слов: «…и вам, господа, пожаловати» следует то, чего и ждали от тех городовых советов, которым, в свою очередь, адресовалась грамота из Ярославля: «…советовать со всякими людми общим советом, как бы нам в нынешнее конечное разорение быти не безгосударным; чтоб нам, по совету всего государьства, выбрати общим советом государя, кого нам милосердый Бог по праведному своему человеколюбию даст». Для этого предлагалось присылать «к нам, в Ярославль, изо всяких чинов человека по два, и с ними совет свой отписати, за своими руками». Кроме того, земцы напоминали про то, как гости и посадские люди пожертвовали своим «имением» для обеспечения жалованьем «дворян и детей боярских смольян и иных многих городов». Однако, по словам грамоты, та казна оказалась уже розданной, а прибывающим в ополчение людям, бьющим челом «всей земле» о жалованье, дать уже нечего. Поэтому руководители земского движения просили последовать нижегородскому примеру и «промеж себя обложить, что кому с себя дать на подмогу ратным людям». Собранную денежную казну просили прислать в Ярославль. В обоснование была создана универсальная формула русского патриотизма: «чтоб нам всем единокупно за свою веру и за отечество против врагов своих безсумненною верою стояти (выделено мной. — В. К.)».

Грамоту подписали князь Дмитрий Пожарский и другие члены «Совета всея земли», собравшиеся в Ярославле: бояре Василий Петрович Морозов, князь Владимир Тимофеевич Долгорукий, окольничий Семен Васильевич Головин (ближайший сотрудник князя Михаила Скопина-Шуйского в годы борьбы с тушинцами; он оказался в Ярославле после того, как был воеводой подмосковных полков в Переславле-Рязанском), князь Иван Никитич Одоевский, бывшие воеводы Первого ополчения князь Петр Пронский, князь Федор Волконский и Мирон Вельяминов. Все они приложили руки к грамоте даже раньше князя Дмитрия Пожарского и Кузьмы Минина. Среди других рукоприкладств на грамоте 7 апреля 1612 года находим еще несколько десятков имен дворян, дьяков и «лучших» посадских людей, в том числе и упоминавшегося ярославского земского старосты Григория Никитникова.

Первым делом в Ярославле определились, что будут продолжать поддерживать кандидатуру шведского королевича на русский престол. «Новгородское государство», согласившееся ранее, хотя и под давлением, принять у себя правителем шведского королевича, таким образом оставалось вместе с Москвой. Возвращаясь, как во времена действия рати князя Михаила Скопина-Шуйского, к союзу со Швецией, можно было подумать о продолжении боев с главным врагом — королем Сигизмундом III. Кроме того, переговоры со шведской стороной были еще ранее начаты Первым ополчением, но остановились из-за известных обстоятельств падения Новгорода. Шведы, установившие оккупационный порядок в городе, гарантировали при этом, что будут сохранять новгородскую «старину», новгородские духовные власти оставались на своих местах, новгородских дворян и детей боярских не лишали поместий и вотчин. В противоположность этому политика Сигизмунда III в отношении Смоленска означала захват западных земель Русского государства. Новое Смоленское воеводство должно было войти в состав Речи Посполитой, о какой-либо его автономии, пусть и ограниченной, как в случае с Новгородом, никто не помышлял. Мириться с этим дворяне из Смоленска, составившие основу нижегородского ополчения, естественно, не могли. Кроме того, призвание шведского королевича, о кандидатуре которого договаривались в полках Первого ополчения еще до гибели воеводы Прокофия Ляпунова, предоставляло возможность компромисса тем, кого казаки «неволею» заставили присягнуть псковскому самозванцу. Перейдя на службу из подмосковных полков в Ярославль, они всего лишь возвращались к прежней кандидатуре, которую ранее выбрали для себя.