Жозеф почтительно снял шапку, вдова изобразила приветливую улыбку, а Марианна приготовилась подарить состоятельному путешественнику обворожительный взгляд. Себастьян и Франциск бросились к дверце кареты, чтобы откинуть подножку.

Из кареты, тяжело дыша, вылез очень полный мужчина с красным лицом и серебристыми баками. Широкие золотые кольца висели у него в ушах, булавка в фуляре[24] переливалась разноцветными огнями, а от толстой цепи на жилете невозможно было отвести взгляд.

Эта масса драгоценностей, свободный белый полотняный костюм на цветной сорочке придавали ему вид богатого американского торговца, нажившегося на продаже хлопка. Одной рукой он опирался на толстую трость, а другой — обмахивался соломенной шляпой с безобразно широкими полями.

– Кто здесь есть главный в гостиница? — спросил он на ломаном языке.

– Я хозяйка, — ответила Агнесса Шассар, подходя поближе.

– И я, — сказал Жозеф.

– И мы, — добавили хором остальные.

Повелительным жестом иностранец подозвал всех к себе.

– Господа, — начал богач, — я здесь делать очень краткий остановка.

Лица присутствующих вытянулись: неужели всем их надеждам конец? Но приезжий продолжал:

– Я понимать, ценить и разделять ваши сожаления. Черт побьери! Не каждый день случай посылать вам такую гору золота, как мейнгер фон Крек из Амстердама. — Он самодовольно улыбнулся. — Я и есть мейнгер фон Крек. Колониальные товары, размен денег, золотой песок, перья страусов, негры и негритянки из Конго…

Все три сына вдовы низко поклонились.

– Как, ваша милость не захочет даже войти в дом и освежиться? — спросила Марианна.

– Поймите, милая, каждая минута стоить золота. Завтра меня ждут в Пломбьере. Важное дело зависеть от одного из высокопоставленных лиц ваша республика. Пятьсот черных амазонок, что остаться после смерти покойного занзибарского султана, я готов уступать первому консулу. Великолепный случай!

Мейнгер фон Крек вытащил из кармана золотую табакерку, осыпанную бриллиантами, и снова заговорил:

– Но я заехать сюда через два неделя, чтобы взять мой слуга, который оставаться здесь…

– Слуга?..

– Ну да, этот дурак, к которому я очень привязаться, ушибать ногу и уверять меня, что не мочь ехать дальше, так как страшно страдать от тряски экипаж…

Из кареты в эту минуту донесся продолжительный стон. Голландец взял щепотку табаку и флегматично продолжал:

– Бедный Жоэ Благ сильно страдать в этот ящик. Доктор, с которым я советоваться две станции раньше, говорить, что ему надо в постель и что две недели покой и хороший пища вернуть ему здоровье.

– Монсеньор может быть совершенно спокоен на этот счет, — сказала Марианна. — «Кок-ан-Пат» славится своей кухней…

Негоциант игриво ущипнул ее за подбородок и воскликнул:

– Peste![25] Красавица девка! Не имей я амазонки…

Если бы кто-нибудь из поселян позволил себе подобную шутку, Марианна угостила бы его славным ударом. Но это был миллионер…

Из кареты снова раздался стон.

– Господин Жоэ совсем не уметь терпеть, — заметил мейнгер фон Крек. — Ну же, мои добрые люди, скажите, что вы хотеть за его содержание. Я платить наличными, золотом…

– Если бы гражданин захотел войти… — любезно проговорила старуха Шассар.

– Наш дом скромен, — прибавила Марианна, — но у нас ни в чем нет недостатка…

– Охотно, охотно, но нужно вытащить слуга из карета…

– Франциск, Себастьян, помогите, — распорядился Жозеф.

Когда верного слугу достали из экипажа, то взорам собравшихся представился уродливый малый с плоским носом и огромным ртом. На нем был безвкусный, но дорогой костюм: небесно-голубого цвета фрак, обшитый галунами, и замшевые жилет и брюки. Одна нога была обернута фланелевой повязкой.

– В комнату номер один его, — сказал Жозеф Арну своим братьям.

Слуга не переставал стонать, пока его несли до комнаты. Если бы трем братьям пришло в голову запустить руки в карманы сразу же после того, как они перенесли больного, то они бы сильно удивились, не обнаружив там кто ножа, кто — кошелька, кто — спичечного коробка.

Голландец между тем говорил Агнессе Шассар:

– Я хотеть, чтобы вы ему ни в чем не отказывать. Он немного прожорлив, да еще и любить выпить, но слуга такой особы, как я, может иметь недостатки. Вот вам двадцать пять луидоров на расходы, если это мало, я платить еще, когда приехать.

Через несколько минут карета с набобом[26] умчалась в даль.

XXXI

Признание

На следующий день после того, как в «Кок-ан-Пат» появился необычный постоялец, чей приезд продлил без малого за полночь разговоры хозяев гостиницы и сплетни соседей, Флоранс Арну, выполняя обещание, данное накануне, ранним утром отправилась к Денизе Готье.

В этот день Филиппу пришлось покинуть родительский кров — он уезжал жить в Мерикур, на место службы. Когда Флоранс выходила из дома, поручик прощался с сестрой в ее комнате на втором этаже, которую она уже больше полусуток разделяла с выздоравливающим ребенком.

В этой комнате, куда вела узкая деревянная лестница, все было чисто, мило, уютно и даже простая деревенская обстановка носила оттенок изящества. Четыре больших окна, два из которых выходили на дорогу, а два — в парк, пропускали много света и свежего воздуха, напоенного живительным ароматом сельской природы. Белоснежные кисейные занавески приятно контрастировали с ярким шотландским рисунком на обоях. Медные петли резного шкафа и ручки большого комода сияли, словно золото. На камине, под зеркалом, заключенным в деревянную раму, между двух ваз с искусственными цветами и двух высоких подсвечников стояли старинные часы. Неподалеку располагался туалетный столик из черного дерева — подарок Денизе от умершей маркизы — и большой стол, окруженный мягкими стульями. На стенах висели картины с наивными сюжетами, а на самом видном месте красовалась ржавая сабля покойного гусара, его карабин и пара огромных пистолетов, которые он отнял у немецкого всадника.

Особое внимание стоит уделить и огромной квадратной кровати, которая перешла во владение дочери от Марка-Мишеля Готье. Это ложе с высокими ножками и витыми колоннами обрамлял балдахин из грубой зеленой материи. За ним устроили постель для нового жителя павильона. Но, едва проснувшись, Дениза поспешила перенести больного ребенка на свою кровать, поближе к окну, откуда было видно, как встает солнце, и веяло приятной прохладой.

Маленькая головка мальчика безмятежно покоилась на мягких подушках. Во сне его не лихорадило. Дочь сторожа, расположившись у постели больного, говорила собиравшемуся уезжать брату:

– Твои просьбы для меня равносильны приказам, Филипп! Никто не проникнет в эту комнату и близко не подойдет к нашему мальчику. Однако…

– Однако что?

– Есть один человек, от которого у меня никогда не было секретов, и даже при нынешних обстоятельствах мне будет трудно что-то скрыть от него. Мой друг, а вернее, подруга придет сюда утром. Она уже много лет подряд навещает меня каждый день. Я нисколько не сомневаюсь в ее искренности, честности и преданности.

Офицер спросил нерешительно:

– И кто же этот твой искренний, честный и преданный друг?

Дениза, пристально посмотрев ему в глаза, ответила вопросом:

– Разве ты не догадываешься?

– Я?

– Да, ты, мой милый Филипп.

Поручик смущенно проговорил:

– Догадываюсь ли я? Право же, нет! Если бы ты помогла мне немного…

Дениза, выдержав небольшую паузу, торжественно произнесла:

– Я говорю о Флоранс Арну, о той, что плакала вместе со мной на могиле отца.

Солнечные лучи, проникнув в комнату через окно, пронизывали пространство горизонтальными линиями и освещали золотистые пылинки. Эти линии тянулись к постели и грозили разбудить дремавшего мальчика жаром и светом. Дениза, опустив прикроватные занавеси, обратилась к брату, который принялся расхаживать по комнате, желая скрыть свое замешательство: