– Я возьму на себя приготовление лекарств для бедняжки, — сказала Марианна, многозначительно подмигнув.

На лицах сотрапезников уже не было выражения ужаса — оно сменилось не менее сильным удивлением, которое публика обычно испытывает при виде необыкновенно ловкого фокуса. Все прекрасно поняли намеки старшего Арну. Жозеф тем временем продолжал:

– Повторяю вам, будем ждать. Осень уносит с собой много молодых… Меня беспокоят не Флоранс и не исчезновение мальчишки, а…

– Что же? — с любопытством спросили все.

– Возвращение Филиппа Готье.

Старший Арну хитро посмотрел на своих младших братьев:

– Во-первых, я думаю, что его присутствие может сильно помешать исполнению ваших планов относительно Денизы. Мне же он вовсе не мешает. На что я надеюсь? Обзавестись хорошенькой хозяйкой для своего дома…

– Но ты еще ее не заполучил! — проворчал Франциск.

– Будем живы — посмотрим, — философски заметил Себастьян.

– Нечего тут смотреть, — возразил Жозеф. — Вы оба парни неглупые. Я убежден, что мы сговоримся… Теперь же займемся безотлагательными делами. Время не терпит… Филипп недаром сюда приехал. В почтовой гостинице, в Шарме, — где я подслушивал их разговор, притворившись спящим, — поручик завязал знакомство с маркизом, и оба они изливались в выражениях искренней симпатии друг к другу и истинной дружбы… Все Готье всегда были безоговорочно преданы своим господам. Филипп захочет узнать, что стало с сыном его старого господина, и если он нападет на след — горе нам! Он напрямик пойдет к цели, как кабан в лесу. Если он набросится на нас — нам несдобровать!

– Чтобы завалить кабана, достаточно одного ружейного выстрела, — заметила почтенная вдова.

– Я уже думал об этом, матушка. Но ружье при выстреле производит много шума. К тому же мне жандарм нужен живым, чтобы просить у него руки его сестры…

Себастьян и Франциск ударили кулаками по столу.

– Что делать! — воскликнул Жозеф. — Это моя мечта! Не может же замок оставаться без хозяйки…

И, вытряхнув из трубки пепел, он продолжил:

– Затем, поразмыслив, я пришел к следующему заключению: жандармский поручик — добрый малый и достаточно ловок и смышлен, чтобы с успехом довести до конца свое предприятие. Значит, наша задача состоит в том, чтобы усыпить его подозрительность, прежде чем он начнет свой поход. Положитесь на меня, я беру это на себя.

– Ты один этим займешься? — поинтересовалась Марианна.

– Да, один. Вы только будете меня стеснять. Ну что, решено?

Девушка взглянула на мать и своих младших братьев, после чего заявила:

– Мы согласимся, если ты объяснишь нам, что именно задумал. Если ты оступишься, отвечать будем и мы, следовательно, мы имеем право знать, на что ты рассчитываешь.

– Разумеется, — подтвердили близнецы.

Агнесса Шассар одобрительно кивнула головой.

– Дети правы, — сказала она.

Жозеф Арну положил трубку на стол.

– Ну, придвигайтесь же к столу, — начал он, — чтобы лучше услышать то, что я вам собираюсь сказать.

Все пододвинулись ближе и устремили взгляды на Жозефа. Объяснение длилось с четверть часа. Оратор закончил свою речь следующей фразой:

– Когда я за что-нибудь берусь, то не хочу, чтобы мои труды пропали даром. Я отвечаю за успех своего предприятия. После этого каждый займется своими делами. Я прежде всего начну хлопотать о своей свадьбе…

– И о разделе состояния, не правда ли?

– И о разделе также. Ну же, говорите «да», и кончено, — обратился Жозеф к матери. — Доброе слово не так трудно сказать.

Старуха сделала какой-то неопределенный жест и, поднимаясь со стула, проговорила:

– Уже поздно. Пойдемте.

Марианна с младшими братьями пошла вперед.

– Проклятая колдунья не захотела ничего обещать, — прошептала девушка близнецам. — Будем хорошенько за ней присматривать.

– Когда же мы узнаем, где спрятаны деньги…

– Разделим на троих, — решил Себастьян.

– Да, на троих, — подтвердила сестра. — Наш брат Жозеф слишком алчен. Следует преподнести ему сюрприз.

И каждый подумал про себя: «Нет уж, все достанется мне одному, вот только от остальных избавлюсь».

Старший Арну со своей стороны размышлял, набивая трубку: «Главное — узнать, где спрятан клад…» Он высек огонь, трут начал тлеть. «И подумать только, — рассуждал он, размахивая трутом, чтобы тот лучше разгорелся, — подумать, ведь достаточно одной маленькой искры, которую я сейчас высек, чтобы сжечь дотла эту лачугу со всем, что в ней есть…»

Агнесса Шассар шла последней и, хмурясь, бормотала про себя:

– Я их всех проведу. Никогда, никогда они не узнают… скорее сердце у меня вырвут…

Старуха замолчала. Что-то вроде улыбки мелькнуло на ее бесцветных губах.

– Лекарство для Флоранс… а это идея!.. Но отчего же не подсолить и суп для всех?

XVII

Признание

А в это время в павильоне лесничего Филипп Готье уселся возле стола, на котором лежал конверт от маркиза дез Армуаза. Лампа ярко освещала его хмурое лицо; казалось, все шло своим чередом, но душу бравого жандарма теснило некое предчувствие, которое посещает иногда даже самых здравомыслящих людей. Это было словно предвестие какого-то большого горя.

Он уже говорил раньше, что боится вскрывать письмо, доставленное мэтром Антуаном Ренодо. Неизвестность пугала бывалого вояку. Наконец, он решился и сломал печать, а затем посмотрел на сестру. Молодая женщина стояла по другую сторону стола и ждала, бледная, как лист бумаги, который ее брат держал в своих дрожащих руках.

Поручик быстро пробежал взглядом первые строки послания. Затем вскрикнул и покачнулся на стуле. Дениза хотела было броситься к нему, но брат остановил ее повелительным жестом. Филипп провел рукой по глазам и, наклонившись над письмом, полностью погрузился в чтение.

Филипп внимательно вчитывался в написанное, обдумывая каждое слово и предложение, и на лице его отражались по очереди чувства сомнения, ярости и ужаса. Дочитав письмо до конца, он вскочил с места и сделал два шага к сестре. Затем протянул ей письмо и резко спросил:

– Это правда?

Дениза опустила голову.

– Правда ли это? Правда ли? — повторял брат все громче.

Молодой женщине нечего было ответить, и это молчание оказалось красноречивее любых слов. Из бледного лицо жандарма сделалось багровым. Глаза его блеснули мрачным огнем… рука вознеслась над виновной, и из груди страдальца вырвалось одно только слово:

– Несчастная!

Дениза, безмолвная, рухнула на колени перед разъяренным братом. Но рука Филиппа медленно опустилась. Ноги его дрогнули, и, пятясь, он дошел до стула, на который тяжело опустился.

– Sacrodieux! — пробормотал он. — Я предпочел бы получить двенадцать французских пуль в грудь, чем это страдание. — И голосом, полным отчаяния, добавил: — Маркиз дез Армуаз, вы спасли мне жизнь. Я пожалел и оставил в живых вашу любовницу. Теперь мы квиты.

Наступило гробовое молчание. Дениза рыдала, тогда как ее брат рвал на себе волосы.

– Итак, этот эмигрант был твоим любовником?

– Брат, он обещал стать моим мужем!

Филипп схватил письмо со стола:

– Да, я знаю, он говорит об этом в письме, в котором сознается в своем преступлении…

Дениза подняла голову.

– Тот, кого я любила, не мог лгать, — произнесла она сквозь слезы. — К тому же кто заставлял его обещать мне вернуться? Кто принуждал сознаться?..

Последовало минутное молчание, затем Филипп проговорил, словно обращаясь сам к себе:

– Разумеется, тот, кто рисковал своей жизнью ради такого ничтожного существа, как я, не может быть клятвопреступником и негодяем… Хорошо, я верю, что маркиз дез Армуаз вернулся сюда, чтобы исправить совершенное зло… но к какому теперь средству прибегнуть, чтобы данное им обещание было исполнено?.. Он исчез, а позор остается при нас…

И в отчаянии достойный гражданин воскликнул:

– О! И как отец не убил тебя!

– Отец ничего не знал, он умер, благословляя меня.