Молодой Бауман видел все более отчетливо, что народничество уже изжило себя.
Отсюда его страстные «поиски новых идеалов», нового пути для живой, практической работы. Характерное свидетельство об этом периоде духовного роста Баумана, о периоде его марксистского «становления» приводит его соратник, один из первых организаторов марксистских кружков в Казани, — А. М. Стопани:
«Это было в самом начале девяностых годов, примерно 1892 г., в Казани… Народовольчество выродилось к этим годам в интеллигентский радикализм и культурничество, а социал-демократия у нас еще не народилась, хотя и «носилась уже в воздухе»… Для рабочих кружков, с которыми я имел дело, одного «революционного» настроения было слишком мало, не удовлетворяли нас и студенческие — тоже подпольные — кружки, землячества, занимавшиеся главным образом саморазвитием… Марксистской литературы, которая, появившись через год, оказалась для нас настоящим откровением, и в помине не было… Мы с тов. Бауманом, два желторотых студента (он — ветеринарного института, я — университета), переживали мучительно отсутствие ответа на стоящие перед нами «проклятые вопросы»: помнится, прежде всего, что считать первоосновой — политику, в частности террор, или путь экономической борьбы… И затем, как относиться к капитализму и общине (кажется, в то время появилась известная книга на эту тему Николая — она){Николай — он, Ник — он или Н — он (псевдонимы Н. Ф. Даниельсона) — один из идеологов либерального народничества восьмидесятых-девяностых годов XIX века.}.
Мы решили потребовать категорически ясного ответа на все эти вопросы от наших казанских лидеров… Обходили их, приставали «как с ножом к горлу». Живо помню, насколько неистовствовал в требовании ответа обычно спокойный и уравновешенный тов. Бауман… Да и стоило неистовствовать, ибо, кроме полнейшего разочарования, ничего наши быстростремительные набеги на наших орадикалившихся «лидеров» нам не дали. Настроение у нас было настолько мучительно, что если бы не марксизм, который вскоре же стал пускать в Казани крепкие корни, вероятно, кончили бы мы оба плохо…»{Сборник «Товарищ Бауман», изд. 2. М., 1930, стр. 12.} Бауману удалось окончательно решить основные вопросы всей своей жизни в первые годы ученья в институте. Уже тогда он встал твердо на революционный путь. Именно в это время, в январе 1894 года, в Москве произошел диспут между «столпами» народничества и молодым марксистом В. И. Ульяновым. Теоретик народничества писатель-врач Воронцов («В. В.») сделал доклад на одной из нелегальных вечеринок, в котором повторял старые утверждения о «невозможности развития капитализма в России», о «святой роли русской общины» и т. д. Ленин, случайно пришедший на это собрание-вечеринку, выступил с возражениями и вдребезги разбил все «теоретические» выводы и положения народничества. А. И. Елизарова дает яркое описание этого столкновения молодого марксиста со «столпами» народничества:
«Смело и решительно, со всем пылом молодости и силой убеждения, но также вооруженный и знаниями, он стал разбивать доктрину народников, не оставляя в ней камня на камне. И враждебное отношение к такой «мальчишеской дерзости» стало сменяться постепенно, если не менее враждебным, то уже более уважительным отношением. Большинство стало смотреть на него, как на серьезного противника… Снисходительное отношение, научные выражения… не смутили брата. Он стал подкреплять свои мнения также научными доказательствами, статистическими цифрами и с еще большим сарказмом и силой обрушился на своего противника… С огромным интересом следили за ним все, особенно молодежь. Народник стал сбавлять тон, цедить слова более вяло и, наконец, стушевался. Марксистская часть молодежи торжествовала победу»{А. И. Елизарова. Страничка из воспоминаний. «Пролетарская революция», 1923, № 2 (14), стр. 58–59.}.
Весть об этом идейном разгроме народничества широко разнеслась по городам Центральной России, а также в Поволжье.
На формирование мировоззрения молодого Баумана в начале девяностых годов сильное влияние оказала литература по истории политической экономии, социологии и общей истории. Литературу привозили из Петербурга и Москвы студенты, приезжавшие в Казань на каникулы. Счастливым обстоятельством в доставке литературы «на специальные темы» (так в то время называл Бауман нелегальную и полулегальную литературу) было то, что весной 1891 года на все лето в Казань приехал брат Владимира Сущинского — Михаил Сущинский, студент военно-медицинской академии. «Он привез с собой много брошюр, специально подобранных для чтения крестьянам и рабочим, некоторое количество нелегальной литературы и листовки. Он рассказал нам о революционной работе в Питере. Многое из его рассказов было для нас новостью. Помню, слушали мы брата, затаив дыхание, как вестника из неведомой, но желанной страны. После этих рассказов революционное движение нам представлялось могучим и непобедимым, охватившим всю державу самодержца всероссийского. Всю привезенную братом литературу Бауман сумел в самое короткое время распространить по своим кружкам. К этому же времени и относится интерес Николая Эрнестовича к Лассалю, которым он зачитывался и восторгался»{Сборник «Товарищ Бауман», изд. 2. M, 1930, стр 28.}, — вспоминал В. Г. Сущинский.
Осенью Михаил Сущинский вернулся в Петербург и поддерживал с братом и Бауманом оживленную переписку. Он указывал своим юным друзьям «круг чтения», держал их, по возможности, в курсе событий студенческой столичной жизни. Но в конце зимы 1891/92 года Михаила Сущинского арестовали и заключили в Петропавловскую крепость. Конечно, это было целым событием для молодых казанских студентов: «Весть об этом произвела на нас большое впечатление… Это показало нам серьезность нашего дела… побудило нас задуматься над тем, что наша работа — не развлечение, а борьба…»{Сборник «Товарищ Бауман», изд. 2. М., 1930. стр 28.} В эти годы, на втором-третьем курсе института, еще более проявилась характерная черта молодого революционера — стойкость.
Несколько ярких фактов из жизни Баумана-студента вполне подтверждают это.
Воспоминания товарищей Николая Эрнестовича по ветеринарному институту рисуют его как энергичного, волевого человека, инициатора ряда решительных студенческих выступлений, хотя пока что в небольшом институтском масштабе.
Заслуженный деятель науки профессор Д. М. Автократов вспоминает, что Бауман предложил ему выступить с речью на похоронах их студента-однокурсника Аполлонова, умершего от туберкулеза. Этот студент перед поступлением в институт долгие годы работал народным учителем и за свою передовую деятельность получил от крестьян благодарность — серебряные часы. Бауман и его друзья решили превратить похороны Аполлонова в демонстрацию — выражение симпатии и уважения учащейся молодежи к «памяти скромного труженика на ниве народного просвещения». Директор института Ланге, узнав о готовившихся речах, категорически запретил произносить их на кладбище. Узнал директор о предполагаемой демонстрации от одного из случайно проговорившихся в его присутствии студентов. И все же, несмотря на запрещение речей, Бауман организовал ряд выступлений: кроме Д. М. Автократова, короткие, но сильные речи произнесли еще три студента. «А студент, — вспоминает профессор Автократов, — случайно проговорившийся… в нашем присутствии на квартире Баумана от последнего получил такую головомойку, что нам, свидетелям этой головомойки, было жутко»{Сборник «Товарищ Бауман», изд. 2. M, 1930, стр 45.}.
В личных беседах с автором проф. Д. М. Автократов всегда подчеркивал, что «с первых же слов разговора с Николаем Эрнестовичем собеседника охватывало чувство доверия и уважения, хотя Бауману в то время было всего 20 лет…»
Николай Эрнестович выступил также инициатором изгнания из студенческой среды одного недобросовестного студента, пытавшегося обмануть профессора при лабораторной работе. Профессор предложил тему на золотую медаль. По ходу работы надо было проделать немало лабораторных анализов. Но студент, директорский любимец, с удивительным проворством подгоняя цифры к заранее намеченным выводам, закончил было всю работу, не обременяя себя длительными исследованиями. Подлог вскрылся, и студенты, по предложению Баумана, потребовали исключения из института претендента на золотую медаль. Любимец директора с апломбом заявил было, что «по правилам для студентов, он является отдельной единицей и не обязан давать объяснения целому курсу». В ответ на это, по инициативе Баумана, весь курс объявил этому студенту, что «курс считает себя в целом коллективной единицей и не желает иметь никакого дела с отдельной единицей». Несмотря на все попытки директора «смягчить вопрос» и выгородить своего ставленника, Бауман и его товарищи — делегаты по этому делу в дирекцию — добились подачи недобросовестным студентом прошения об уходе из института «по собственному желанию».