Осень 1904 года и затем зима были богаты крупнейшими политическими событиями. В ряде городов возникли стачки, произошли открытые выступления рабочих не только против своих хозяев-предпринимателей, но и против властей. Неудачи царских войск в русско-японской войне еще более обострили внутриполитическое положение. Падение Порт-Артура нанесло сильный удар престижу царского правительства. По определению Ленина, это было началом падения самодержавия. «Царь хотел войной задушить революцию. Он добился обратного. Русско-японская война ускорила революцию»{«История ВКП(б). Краткий курс», стр. 54.}.

В стране в это время (осень — зима 1904/05 года) происходило дальнейшее накопление революционных сил. Громадное значение для развития событий имела стачка рабочих Баку, проведенная Бакинским комитетом большевиков в декабре 1904 года.

Эта стачка, по определению товарища Сталина, «послужила сигналом славных январско-февральских выступлений по всей России».

Январские (1905 год) выступления рабочих на петербургском Путиловском заводе быстро превратились в стачку десятков крупных предприятий столицы.

И, наконец, все это вылилось в «кровавое воскресенье» — 9 января, когда царское правительство встретило пулями тысячи рабочих, шедших с петицией к «царю-батюшке».

Все эти исключительной важности обстоятельства заставили администрацию тюрьмы еще более смягчить условия заключения: узникам разрешили пользоваться книгами из тюремной библиотеки, разрешили прогулки на тюремном дворе, даже позволили в хорошую погоду открывать окна.

Бауман обладал удивительным уменьем воздействовать на своих врагов, подчинять своему влиянию даже тюремную стражу. Еще летом 1904 года, когда Бауман сидел в изоляторе, ему удалось заставить дежурившего около его камеры надзирателя нарушить строгие тюремные «правила содержания политических заключенных».

Вот характерный эпизод из воспоминаний П. Ларионова (С. Черномордика) о совместном с Бауманом заключении в Таганской тюрьме:

«Среди наших партийцев в старые годы была славная порода людей, которые с головы до ног были пропитаны духом революционного энтузиазма и самоотвержения. Таким именно и был, сколько я его знаю, Николай Эрнестович Бауман. Самоотверженный революционер, прекрасный, с большой выдержкой организатор и жизнерадостный, веселый человек, которому «ничто человеческое не было чуждо». Да, этим веяло от всей его прекрасной и крепко сложенной фигуры, от открытого лица, от приветливых его глаз. Впервые я встретился с Бауманом в Таганской тюрьме летом

1904 года.

В один прекрасный день в часы прогулок открывается «форточка» в дверь моей камеры и просовывается симпатичнейшая голова с широким лбом, веселыми глазами, русой бородкой — лицо необычайное, сразу останавливающее на себе внимание. Познакомились. Пожали друг другу руки. Поболтали. И здесь же надзиратель, который открыл «форточку» по просьбе этого «арестанта», умевшего, очевидно, влиять на людей, так как редко кому удавалось уговорить тюремных надзирателей нарушить «правила». Этот «политик» был Н. Э. Бауман. Его держали под строгой охраной в изоляторе, а «форточку» моей камеры все-таки открыли».

Позже, когда под давлением нараставших революционных событий и в результате голодовки таганских политических заключенных режим был значительно смягчен, Бауману удалось установить «телефонную связь» с друзьями, сидевшими в других камерах, и в особенности со своей женой. Один из политических заключенных, сидевший в том же крыле Таганской тюрьмы, где помещена была К. Медведева, пишет:

«Мне пришлось наловчиться действовать «телефоном», передавая письма Николая Баумана его жене, которая сидела наискосок под моей камерой. Сам Николай Бауман сидел в изоляторе против моей камеры, и мое географическое положение обязывало меня к роли почтальона. Переписка между ними была оживленная.

У Баумана было приятное открытое лицо с рыжеватой бородкой и быстрые, решительные движения. Бауман с точки зрения жандармов был очень важным преступником, поэтому его заключили & изолятор… Казалось, человек лишен всякой возможности сношений с внешним миром: у дверей страж, из окна ничего не видно, но это не помешало мне, его соседу, ходить ежедневно к его камере за корреспонденцией, благодаря содействию одного из надзирателей».

Бауману удалось при помощи этого же надзирателя передавать свои письма жене в нижний этаж тюрьмы «по телефону», то-есть на ниточке, опускавшейся из окна верхнего этажа и искусно попадавшей вместе с запиской в камеру Медведевой. Как только раздавалось условное «телефон, телефон!..», так тут же открывалась форточка в камере нижнего этажа, Бауман ловко забрасывал в нее привязанную на нитке записку, а его сосед по камере, помещавшейся над камерой жены Баумана, не менее ловким маневром перебрасывал затем эту бумажку на нитке (с мешочком песка для веса) в форточку, находившуюся в камере Медведевой.

Надзиратели, напуганные событиями осени 1904 года и зимы 1905 года («кровавое воскресенье», рост забастовок), не препятствовали этой оригинальной перекличке заключенных.

Когда же заключенным были разрешены свидания с родными, товарищи заключенных, находившиеся на воле, стали широко пользоваться этой новой уступкой тюремной администрации. Под видом «невест» в тюрьму к политическим заключенным приходили их друзья, передавали в папиросах, булках и тому подобных предметах крохотные, микроскопическим почерком написанные шифрованные сообщения на узеньких и маленьких клочках папиросной бумаги. К Николаю Эрнестовичу также несколько раз приходила «невеста» — Л. А. Мышецкая. Бауман беседовал с ней «эзоповым языком» о здоровье «общих знакомых», о «состоянии погоды» в Саратове, Казани, Киеве и особенно интересовался «погодой» в Москве и подмосковных промышленных центрах. Уходя, посетители ухитрялись передать заключенным коротенькие записки, в которых содержались сведения о положении «близких родственников Ивана Сергеевича»{Подпольная кличка Н. Э. Баумана.}. Таким образом, Бауман, находясь в заключении, за высокими стенами Таганской тюрьмы, имел все же представление о событиях, происходивших на воле. Друзья по подпольным рабочим кружкам почти каждую неделю ухитрялись или путем «телефона» из соседних камер, или при свидании «невесты» сообщать Николаю Эрнестовичу, как крепнет и развивается во всероссийском масштабе борьба против царизма.

Но самым главным для заключенных большевиков было то, что Бауман получал вести не только ст московских товарищей-рабочих, но и от самого Ленина.

Вождь и организатор большевистской партии — партии нового типа — внимательно следил за судьбой своего верного ученика. Ленин и Крупская несколько раз пересылали Бауману и его товарищам по заключению свои указания и информацию о текущих событиях партийной жизни.

Ленин вел в это время энергичную борьбу за созыв III съезда партии. Под его руководством в Швейцарии в августе 1904 года произошло «совещание 22 большевиков». Совещание приняло обращение «К партии» о необходимости созыва III съезда.

Ленин решил полностью разоблачить на этом съезде меньшевиков и добиться создания нового ЦК партии. Большевистские комитеты на трех конференциях — Южной, Кавказской и Северной — избрали Бюро комитетов большинства — орган, энергично взявшийся за практическую подготовку к III съезду партии. Громадным событием в партийной жизни был выход 4 января 1905 года большевистской газеты «Вперед». Большевики получили теперь свой печатный орган.

Вскоре после «совещания 22 большевиков» посланные Лениным большевики привезли в местные комитеты резолюции этого совещания и повели энергичную разъяснительную работу. Резолюция эта была написана Лениным. В Москву ее привезла Р. С. Землячка (в зеркале, хранящемся теперь в Музее Революции). Этот документ вскоре стал широко известен московским рабочим. Вокруг призыва Ленина сплотились московские большевики в борьбе против меньшевиков, в борьбе за созыв III съезда:

«…В результате ожесточенной длительной борьбы с меньшевиками, к концу 1904, началу 1905 г. г-, накануне III съезда партии, московские большевики оформились в самостоятельную партийную организацию — Московский Комитет большевиков.