Установили мы первую палатку и залезли в неё. Яша закрыл дверь на «молнию». Ну и темнотища настала — глаз выколи! Мы поскорее расстегнули дверь и вылезли наружу. Я хотел помочь тёте Симе расставить другую палатку, но тут старичок, который правил нашей лошадью, окликнул меня с Яшей:

— Эй, мальчата, берите грабли — и за мной, ать-два!

Мы с Яшей опередили деда Акима и побежали к косцам. Но он вдруг закричал своим дребезжащим голосом:

— Не в ту степь рулите, правей правьте! Нам эвон какой покос ворошить велено! — и засеменил в противоположную сторону.

Увидя копну, Яша первым делом разбежался и перекувырнулся через неё. Копна развалилась, и я решил, что Яше здорово попадёт. Но, оказывается, мы и должны были разваливать копны, чтобы как следует просушить ещё не совсем готовое сено. Узнав об этом, я тоже перекувырнулся.

Копёшек с полусухой травой было много, и к нам на помощь пришли ещё четыре девушки. Они были весёлые, траву ворошили с песней. А самая задорная из них то и дело подбегала к деду Акиму и говорила:

— Ну и травушка у нас, побогаче, чем у соседей. Верно, дедушка?

Дед Аким сначала сам любовался травой, а потом, сплюнув через левое плечо, кричал своим козлиным голоском:

— Сглазишь ты нам, девка, первое место в районе, чую, что сглазишь! — и грозил ей граблями.

Мне дед Аким понравился. Он был ужасно смешной, всегда вмешивался в чужие разговоры и обязательно делал свой умозаключения. Стали мы с Яшей говорить о планёрах, так дед Аким заявил:

— Ни один ваш планёр не сравнится с моим змием. Лучше его никакая тварь не летает! (Он потом сделал нам своего «змия» и вместе с нами запускал его.)

Дед Аким был возчиком, и на покосе определенного дела у него не было. Вот он и спешил «подсобить» всем, кому, по его мнению, требовалась «подмога». Наверное, потому он и ходил только бегом и даже вприпрыжку, чтоб скорее. Руки у него были шершавые, как тёрка, пожалуй, ещё жёстче, чем у моего деда. А нос облупился от солнца и казался ободранным.

Вообще солнце палило жутко. Мы все прямо стонали от жары. Только рано утром было легко дышать. Но я всё равно старался делать всё, Что скажут, и не отлынивал, как Яша. Мне хотелось, чтобы потом тётя Сима или ещё кто похвалили меня деду. А Яша переживал, что у него зря пропадает тут время, и отвлекался от работы по любому поводу. Летит бабочка — он бросает грабли и за ней. Потом стрекоз ловит. К вечеру первого дня у него две папиросные коробки были полны всяких насекомых.

— Не выдумай их в палатку тащить, — предупредила его тётя Сима, — расползутся ещё ночью.

— Уж ты скажешь… — заворчал Яша. — Нешто они в силах крышку поднять!

Мать погрозила ему пальцем и позвала всех ужинать. За ужином дед Аким заохал:

— Ноги у меня, чисто телеграфные столбы, гудют. Завсегда так перед непогодой. Не напустился бы на нас дождик.

— Откуда же ему взяться? — возразила деду Акиму круглолицая колхозница, которая оказалась женой его сына. — Небо-то словно умытое.

— Это у папани глаза замутились, — поддакнул ей муж.

Все засмеялись и на замечание деда Акима не обратили внимания. После ужина мы легли спать. Первый раз в жизни я ночевал в незнакомом месте, среди чужих людей. Лёг я на постель из еловых веток и сена, а уснуть не могу. Не привык, должно быть, к таким «пуховикам». И мысли одолевают: приятно среди чужих одному быть, но всё-таки страшно немного. Ворочаюсь я с боку на бок и вдруг слышу:

«Пп-шппп-шсс… п-ш-пппш-ссс…»

Я в момент мокрый стал: не иначе, как змея в палатку заползла, гадюка ядовитая. Что же делать? Но тут я вспомнил про Яшиных насекомых (он всё-таки взял их в палатку) и решил, что шуршат они.

Только спрятался я с головой под одеяло и немного успокоился, как почувствовал, что нашу палатку кто-то старается свалить. Вылез я из-под одеяла, прислушался и понял, что это на неё налетает ветер. Потом ветер стих, а по палатке кто-то защёлкал. Сначала редко, а после как посыпались щелчки — считать не успеешь.

«Дождь», — чуть не закричал я и принялся будить Яшу с тётей Симой. Сено-то мы оставили неприкрытым.

Тётя Сима проснулась сразу. Она схватила сложенный у дверцы палатки брезент и побежала к копнам. Я поспешил за ней. Всюду в темноте уже слышались голоса. Значит, дождь разбудил не только нас. Тётя Сима оглянулась и крикнула мне:

— Тащи от костра поленья, сколько сможешь.

Я побежал к потухшему костру, взял штук пять поленьев, совсем не понимая, зачем они вдруг понадобились, и вернулся к тёте Симе. Она уже накрыла одну копну и тут же велела мне закинуть на её макушку два полена, чтобы ветер не сорвал брезент. Я закинул. Потом мы укрыли ещё две копны. Дождь пошёл сильнее, и тётя Сима крикнула мне:

— Беги в палатку, простудишься!

— А как же вы одна? — кивнул я на оставшиеся копны и стал помогать тёте Симе.

Поленьев у нас уже не осталось, и я закидал брезент еловыми ветками.

— Ну, а теперь живо в палатку! — потребовала тётя Сима.

В палатке я принялся стаскивать с себя мокрую рубашку и увидел, что Яши нет. Только я переоделся, как он явился. Мокрющий — ужас! Яша, оказывается, помогал деду Акиму с девчатами.

— Верно дед предсказал-то, — прыгая, чтобы согреться, сказал Яша. И как только вошла в палатку мать, накинулся на нее: — Зачем же ты Петьку брала? Он болел весной. Свалится, так будет тебе от Николая Ивановича.

— Чем болел-то? — спросила меня тётя Сима.

— Да так… воспалением лёгких, — нехотя признался я.

— Ах ты господи! Чего ж ты выскочил?! — всполошилась она и потребовала: — Раздевайся скорее!

Тётя Сима схватила свою кофту и принялась растирать ею мою спину. Кофта была шерстяная, колючая. Очень скоро я почувствовал, как моё тело наливается приятной теплотой. А по спине прямо огонь заходил.

Дождь уже не стучал по палатке, а громыхал вместе с ветром и молнией. Я погрозил ему кулаком, залез под одеяло и сейчас же уснул…

На покосе мы пробыли четыре дня. Сначала мы только ворошили траву и складывали её к вечеру в копны. А как трава высохла, на луг приехали грузовики. Мы нагружали их, метали стога да ещё новую, скошенную траву сушили. Тут у нас не стало времени ни позагорать, ни по лесу побродить. Правда, нас особенно никто не заставлял всё время работать, но, когда у других дел по горло, неудобно сложа руки по сторонам посматривать.

Самое хорошее время было после обеда, когда все немного отдыхали. Мы с Яшей устраивались где-нибудь в тени за скирдой. Засыпал я сразу, только закрывал глаза. Здорово всё-таки спать на свежем сене. Пахнет оно удивительно вкусно. Даже пожевать хочется. Я решил написать маме, что выполняю её приказ: сплю на копне. Правда, эта копна не у дедушки в огороде, да разве в этом дело.

На третий день нашего пребывания на покосе Яша отозвал меня за дальнюю копну и сообщил:

— Я после обеда удираю. У меня все дела остановились.

— Какие дела? — спросил я.

— Пока мамка тут, можно ведь дома утят пляске научить. Удерёшь со мной?

Я заколебался. Посмотреть, как Яша начнёт учить утят пляске, было заманчиво, но появись я в деревне, когда с сенокоса ещё не вернулись взрослые, тётя Клава сейчас же восторжествует. А дед обязательно скажет, что я его осрамил. Нет, мне бежать нельзя. Я так и сказал Яше.

— Ну, как знаешь, — надул он губы, — а я дёру дам.

Однако Яша не убежал. Перед обедом на покос приехал председатель. Он сидел за рулём «газика» и показался мне очень внушительным и мощным человеком. А как вылез, оказался совсем маленького роста. Только в плечах широченный. А вверх даже дед Аким чуть ли не на голову выше его. Председатель обошёл смётанные стога и остался доволен. Они были высокие, ровные, хорошо обчёсанные. Тут-то он и увидел меня с Яшей.

— Домой помощники не просятся? — спросил он у тёти Симы.

— Чего они, текущего моменту не понимают? — ответил за неё своим дребезжащим голоском дед Аким. — Сознательные ребята. Первые метальщики — во как!