— Друг? — издевательски переспросила Марго. — Ну что ж, друг так друг. Понимаю, друг — это святое. — Из трубки донесся протяжный вздох, и Маргулина более чем спокойно поинтересовалась: — А скажи мне, Женя, Людка Зыбина — это твое единственное доказательство, что я была в тот вечер у Колесникова?

— Ни в коем случае! Диман мне тоже рассказывал о твоем визите. Почему я должен ему не верить?

— Ах да, ведь друг же, — произнесла она насмешливо.

— И еще моя жена видела тебя в тот вечер у его дома.

— Жена? — невесело рассмеялась Марго, и в трубке воцарилось молчание. Впрочем, длилось оно недолго. — Позволь полюбопытствовать, а где конкретно меня видела твоя жена?

— Не компостируй мозги, Маргулина! На Ленинском проспекте она тебя видела, у дома номер девяносто пять. Ты была в белой шубке и бордовой кепке. И еще в юбке-разлетайке. Она видела, как ты выходила из своих «Жигулей» у китайского ресторана.

Новая пауза воцарилась в телефоне. Но длилась она гораздо меньше первой.

— Скажи, мой милый Женя, ты бывал когда-нибудь у Колесникова дома?

— Что за дурацкий вопрос? Я был у него десять дней назад, как раз в тот день, когда из пруда достали твоего мужа.

— Тогда скажи, где ты ставил машину?

У Трубникова нервно дернулась щека.

— Не понимаю, к чему ты клонишь, Маргулина? Во дворе я ставил машину. Где же еще?

— Во двор ты въехал через арку?

— Да, через арку, которая с левой стороны от Ленинского проспекта. Через чего же еще я мог въехать? Там больше нет никакого въезда.

— Правильно. Потому что с правой стороны действительно въезда нет.

— И что?

— А то, что китайский ресторан находится с правой стороны.

— Я понятие не имею, где находится китайский ресторан, — вышел из себя Трубников.

— Я имею понятие, — спокойно ответила Марго. — Он находится с правой стороны от Ленинского проспекта. Теперь подумай, был ли мне смысл ставить машину у китайского ресторана, а потом через три улицы обходить этот громадный дом, чтобы зайти во двор?

Трубников задумался.

— Что ты этим хочешь сказать, Маргулина?

— А то, что если твоя жена действительно видела меня, то уж никак не у китайского ресторана, а в самом дворе. Ты спроси, что она делала во дворе твоего друга?

Сердце Трубникова оборвалось и отбыло куда-то в коленки. Следом раздались насмешливые гудки. Евгений посмотрел в испуганные глаза жены и понял все.

42

О пятой подлости Колесникова Трубников даже не подозревал. Это произошло в декабре девяносто седьмого за четыре дня до Нового года. Диман явился в дом бывшего товарища с искренним намерением — покаяться. Покаяться за все подлости, которые он совершил по отношению к своему единственному другу.

Нельзя сказать, что в Колесникове не было ничего святого. После того как он подставил друга, подкинув бандитам удостоверение, его покинул сон. Димана замучила совесть. Видит бог, что все эти годы без Женьки Колесников искренне страдал и презирал себя за неблагородство. Однако показаться на глаза Трубникову не решался. Четыре года самоистязаний очень изменили бывшего прохвоста. Карьера и слава перестали его занимать. К деньгам он тоже охладел. Если бы ему предложили расстаться с документами взамен на то, чтобы снова вернуть друга, он бы согласился, не раздумывая. Однако это уже было невозможно. Такие вещи не прощают.

Тот год был для него очень тяжелым. Работа не нравилась, личная жизнь не складывалась, творить — не хотелось. С Зыбиной, после трехлетнего сожительства, пришлось расстаться. Как ни тоскливо одиночество, но с ней было еще тоскливее. Только после ее ухода сделалось совсем невмоготу. Тогда-то он и решил поехать к Трубникову. Если набьет морду, станет легче. Лучше ходить с побитой мордой, чем со следами умирания от собственной ничтожности.

Диман решил прийти без звонка, по-русски, как снег на голову. По телефону Трубников мог его послать, и тогда уже точно конец. А тут явится с виноватыми глазами, с коньяком в руках и с цветами для Насти — может быть, не сразу спустит с лестницы.

Диман позвонил в квартиру друга не без дрожи в коленках. Дверь тут же распахнулась, и на пороге возникла Настя. Глаза ее выразили удивление и даже некоторую радость, но ни в коем случае не презрение.

— Ба, Колесников! Сколько лет, сколько зим?

— Привет, Лазуткина, — кисло улыбнулся гость. — Хозяин дома?

— Женьки нет. Он в командировке, — хлопнула глазами Настя. — Будет только завтра. Да ты проходи. Расскажешь, как живешь. Не женился?

Колесников типичным валенком переступил порог квартиры и неловко сунул хозяйке шикарный букет из девяти роз.

— Это тебе!

— Ой, спасибо! Какая прелесть! — простонала Настя, зарываясь носом в цветы. — Я уж и забыла, когда мне муж дарил розы. Ну ты проходи! Чайку попьем. Да не стой как пришибленный!

— Мне вообще-то хозяина надо, — несмело произнес Диман, однако скинул пальто и влез в теплые тапочки Женьки.

Он прошел в комнату, вдохнул воздух и присел на диван. В квартире Трубниковых даже пахло уютом. Мебель блестела, на полу палас, на диване и кресле милые коврики. Все гармонично и со вкусом. Что значит в доме настоящая женщина, а не какое-то неряшливое недоразумение типа Людки Зыбиной.

Настя тоже выглядела великолепно. Намного лучше, чем в студенческие годы на этих бомондовских вечеринках. С Женькой она просто расцвела. Нежные светлые кудри, изящный изгиб шеи, высокая роскошная грудь. Из-под дорогого велюрового халата без конца выглядывала соблазнительная ножка.

Пока она готовила чай, Колесников осматривался и грустно думал, что Женька никогда не стремился ни к славе, ни к богатству, ни к красивой жизни; он никогда не суетился и не подличал ради того, чтобы выбиться вперед или сделать карьеру, и вот сейчас имеет все, а он, Колесников, всю жизнь идущий по костям, не имеет ничего. Кроме тоски.

Но появившаяся с подносом Настя, не дала расползаться дальше грустным мыслям. Она уютно расположилась рядом, составив на журнальный столик чашки, печенье и джем. И парочка принялась пить чай. Разговор поначалу не клеился. Колесников был напряжен, но в конце концов оттаял и принялся жаловаться на свою незавидную судьбу.

— Впрочем, я сам во всем виноват, — откровенно признался Дмитрий. — Очень много плохого я сделал в жизни, особенно Женьке. Гад я последний! Признаю. Но больше не хочу им быть. Клянусь! Я хочу быть, как Женька. Как ты думаешь, он меня простит?

— Не знаю, — пожала плечами Настя. — В тот раз только чудо спасло его от смерти…

Настя была серьезной и прекрасной. Чистой мадонной, белокожей, с милой родинкой у рта и пухлыми руками. Дмитрий невольно любовался ею и вспоминал Марго.

— Не знаю, — пожимала она плечами. — Вообще-то он не злопамятный. Кстати, как поживает Зыбина?

— Мы с ней разбежались. Не могу я больше с хабалками.

— Ну да! Ты ведь всегда любил аристократок типа Марго, — улыбнулась она.

— Почему любил. Я и сейчас ее люблю. Хотя и безответно.

Последнюю фразу Диман произнес так грустно, что у сердобольной Насти навернулась слеза.

— Надо же, какое постоянство, — прошептала она. — Ты из-за этого не женишься? Ждешь ее?

Гость кивнул, и внезапно по щекам покатились слезы. Она взяла его голову и прижала к своей горячей груди. Сразу же сделалось хорошо и спокойно.

Настя гладила его кудри и говорила, что все образуется, что он еще найдет свою Марго.

Так они просидели довольно долго. Диман разомлел от ее жаркого тела и непроизвольно потянулся к бедрам.

— А вот этого делать не надо, — произнесла она строго.

Но упрямец уже не мог остановиться. Руки желали эту роскошную плоть, и эта плоть под руками Колесникова начинала оживать. Хозяйка оттолкнула его, поправила прическу и строго произнесла:

— Ну все. Хватит. Пожалеть нельзя.

Колесников кисло улыбнулся и спустился с дивана на пол, чтобы спрятать лицо в ее пухлые колени. Так они просидели еще минут пятнадцать.