«Глашатай», Блю-Ривер, 29 апреля 1950 г., суббота.
ПОСЛЕДНИЕ СООБЩЕНИЯ. СТУДЕНТКА УНИВЕРСИТЕТА
СТОДДАРД СОВЕРШИЛА САМОУБИЙСТВО.
Она сообщила сестре о своем решении покончить с собой.
Есть основания думать, заявил вчера журналистам Элдон Чесер, начальник полиции Блю-Ривер, что Дороти Кингшип, студентка второго курса университета Стоддард, упавшая с крыши ратуши, совершила самоубийство. Жертва отправила своей сестре Эллен Кингшип, студентке университета Колдуэлл в штате Висконсин, письмо без подписи, но написанное, вне всякого сомнения, ее рукой. Текст письма не был опубликован, но начальник полиции считает, что он содержит в закамуфлированной форме «намерение совершить самоубийство». Это письмо ушло из Блю-Ривер вчера утром в шесть часов тридцать минут.
Получив его, Эллен Кингшип попыталась позвонить сестре, но ее соединили с ректором университета Кларком Д. Уэлчем, на чью долю выпала печальная необходимость сообщить мисс Кингшип о смерти младшей сестры. Мисс Кингшип немедленно выехала в Блю-Ривер, куда она прибыла вчера вечером. Приезд Лео Кингшипа, отца погибшей, ожидается сегодня в течение дня, так как его самолет из-за плохой погоды приземлился в Чикаго.
ПОСЛЕДНИЙ ЧЕЛОВЕК,
РАЗГОВАРИВАВШИЙ С ЖЕРТВОЙ, ЗАЯВЛЯЕТ,
ЧТО НАШЕЛ ЕЕ НЕРВНОЙ И НАПРЯЖЕННОЙ.
Ля Верн Брин
«Она улыбалась все время, пока была в моей комнате, а несколько раз даже расхохоталась. Сначала я подумала, что она возбуждена каким-то радостным известием, но теперь понимаю, что это были симптомы крайней нервозности. Мне следовало бы заметить, насколько ее смех звучал натянуто и неестественно — ведь я изучаю психологию».
Так Аннабелла Кох, студентка второго курса университета Стоддард, описывает состояние Дороти Кингшип за два часа до смерти.
Мисс Кох, очаровательная девушка из Бостона, оставалась вчера в своей комнате из-за жестокой простуды. «Дороти постучалась ко мне, — сказала она, — немного позже одиннадцати. Я была в постели. Меня удивил ее приход, мы были едва знакомы. Она попросила одолжить ей пояс от моего зеленого костюма. Должна вам сказать, что у нас с ней совершенно одинаковые костюмы, хотя мой куплен в Бостоне, а ее в Нью-Йорке. Мы обнаружили это, когда обе были приглашены на обед в один дом, и очень расстроились. Так вот, она попросила одолжить ей мой пояс, объяснив, что сломала пряжку на своем. Я чуточку поколебалась, но заметив, что ей очень этого хочется, сказала, в конце концов, в каком ящике она его найдет. Она горячо меня поблагодарила и почти сразу ушла».
Тут мисс Кох сделала небольшую паузу и сняла очки.
«Но вот что самое любопытное. Войдя в ее комнату, полиция нашла мой пояс на письменном столе. Я узнала его, так как позолоченная пряжка на нем слегка стерлась, и в свое время меня это огорчило, потому что костюм очень дорогой.
Поведение Дороти кажется мне необъяснимым. Зачем было брать мой пояс, если она не собиралась им воспользоваться? На ней был этот зеленый костюм, когда… случилось несчастье. По моей просьбе полиция установила, что ее собственный пояс был в полном порядке. Все это выглядит очень загадочно.
Потом я поняла, что пояс был лишь поводом для того, чтобы поговорить со мной. Должно быть, она вспомнила обо мне, когда надевала свой зеленый костюм и, зная, что я не выхожу из комнаты, ухватилась за первый попавшийся предлог, чтобы зайти ко мне. По-видимому, ей было совершенно необходимо с кем-нибудь поделиться! Ах, если бы я подумала об этом вовремя!.. У меня из головы не выходит, что, расскажи она о своих переживаниях — в чем бы они ни заключались — хоть одному человеку, то, может быть, и не решилась бы на роковой шаг».
14
Никогда еще жизнь не казалась ему такой пресной, как во время последних шести недель второго семестра. Он думал, что волнение, вызванное у окружающих смертью Дороти, будет долго еще расходиться как круги по воде… Этого не случилось — происшествием почти сразу перестали заниматься. Он ожидал бесконечных разговоров, статей в газетах, но уже спустя три дня после трагедии вниманием студентов завладел скандал, вызванный найденными в одном из общежитий сигаретами с марихуаной. Что касается газет, то они хранили полное молчание, поместив только краткую заметку, сообщавшую о приезде Лео Кингшипа в Блю-Ривер. Ни слова о вскрытии, о беременности Дороти. Такая сдержанность прессы обошлась, вероятно, Кингшипу в целое состояние!
В сущности, это отсутствие шумихи должно было его радовать… При расследовании его бы обязательно вызвали. Но не было ни вопросов, ни подозрений, ни следствия. Все концы прекрасно сходились с концами, за исключением истории с поясом. Тут уж он сам ничего не понимал. Какого черта Дороти понадобилось брать пояс у этой Кох, если она не собиралась его надевать? Может быть, ей действительно хотелось поговорить с кем-нибудь о своем замужестве, но в последний момент она раздумала?.. И слава Богу! А может быть, пряжка от ее пояса была в самом деле сломана и ей удалось починить ее после того, как она заходила к Аннабелле Кох? В любом случае, предположения студентки факультета психологии только усиливали версию самоубийства и укрепляли и без того безупречный план… Ему следовало бы ликовать, быть на седьмом небе… А он был мрачен, подавлен, сам не понимая почему.
Его депрессия значительно усилилась, когда в начале июня он вернулся в Менасет. Он был на том же месте, что и год назад, после того как богатая девушка, за которой он ухаживал, объявила ему, что выходит замуж за другого. Смерть Дороти была для него всего лишь мерой самозащиты. Она ничего ему не дала.
Его нервное состояние отразилось на его отношениях с матерью. В течение учебного года он ограничивался тем, что посылал ей раз в неделю открытку, поэтому теперь она буквально забрасывала его вопросами. Ей хотелось знать все: ведь, наверно, самые красивые девушки в университете сходят по нему с ума? Состоит он членом того или иного клуба? А может быть, он его председатель, если на то пошло? Какое место он занимает по философии, английской литературе, испанскому языку и вообще по всем предметам? Первое, вероятно?..
В один прекрасный день он взорвался.
— Ты не находишь, что пора тебе понять, наконец, что я не чемпион мира?
И он выбежал из комнаты, хлопнув дверью.
К середине июля, однако, он вышел из своего оцепенения. Все вырезки из газет, относящиеся к смерти Дороти, хранились у него в металлической шкатулке, засунутой в глубину платяного шкафа. Он перечитывал их время от времени. Профессиональная уверенность начальника полиции и наивность психологических умозаключений Аннабеллы Кох вызывали у него улыбку.
До сих пор, вспоминая о драме, развернувшейся на крыше ратуши в Блю-Ривер, он думал о ней, как о «смерти Дорри». Теперь он стал называть ее про себя «убийством Дорри».
Иногда, когда он лежал в постели, чудовищность его поступка потрясала его… Тогда он вставал, подходил к зеркалу над туалетным столом и долго изучал собственное лицо. «Этот человек совершил убийство!» — думал он. Однажды вечером он произнес вслух: «Мне удалось осуществить идеальное преступление!»
Богатства, однако, оно ему не принесло… Ну, что ж! Ведь ему всего двадцать четыре года!
Часть вторая
ЭЛЛЕН
1