— Проходите! — милостиво пригласил он.
Сел он не за стол, а в угол, возле курительного столика, вокруг которого стояли низкие красные кресла из пластика и поролона. И стало понятно, что разговор будет неофициальный.
— Ну-с, поздравляю вас с успехом! — миролюбиво начал он.
— Вы тоже сражались геройски! — любезно поддержал Ярослав.
— Но ваш фланговый обход с этой докладной в академию — это да! — Он задумчиво покачал головой. — Неужели Нонна принимала участие и в этом?
— Как раз ее советом мы и воспользовались. Нонна Михайловна сказала, что покойный Бахтияров, если ему ставили палки в колеса, всегда обращался туда.
— А не думаете ли вы, что ваша докладная записка может дискредитировать работу института? Ведь не все довольны работой ученых…
— Недовольны не работой ученых, а тем, что ряды ученых замусорены такими, как ваш Кроха, Подобнов…
— Зато на этом фойе ваш талант ярче! — любезно напомнил Красов.
Алексей сжал голову руками, пытаясь понять, к чему ведется этот светский разговор. И вдруг, словно в прошлом спортивном споре с Тропининым, ему показалось, что он стоит на скользких, грузных лыжах и пол под ним весь в провалах и гребнях, а лыжи уходят, вырываются из-под ног, и он отчетливо и ясно услышал голос Габора: «Они вас утонут!» И мышцы Алексея напряглись. «Нет-нет-нет!» — сказал он себе с веселым бешенством.
— Что вы от нас хотите, Михаил Борисович? — спросил он, глядя на Красова в упор.
— А такого союзника, Яр Ярыч, как наш милый Алексей Фаддеевич, я бы себе не пожелал! — с грустным сожалением глядя на Чудакова, проговорил Михаил Борисович. — Он всегда торопится, а еще древние говорили, что спешить надо медленно… Что, в сущности, произошло? Алексей Фаддеевич получил служебный выговор, правда, без занесения в личное дело. А ему кажется, будто он выиграл Полтавскую битву…
— Напрасно вы, Михаил Борисович, думаете, что все в вашем уютном мире останется по-старому! — с холодным спокойствием сказал Алексей. — Мы ведь не одиноки! О том, что с такими, как вы, можно драться, узнают и другие ученые. А ваши милые помощники будут дрожать при одном воспоминании об этих днях.
Он говорил, не отводя взгляда от Михаила Борисовича, и с удовольствием видел, как высокомерие постепенно сползает с лица противника, как в глазах его загорается ярость, но не та спокойная, уверенная ярость, с какой Красов только что разговаривал, а трусливая, опасливая. И Ярослав, удивленно смотревший на Горячева, вдруг, улыбаясь, сказал:
— А ведь битву мы действительно выиграли, Михаил Борисович! И какие бы стратегические и тактические новинки вы теперь ни замышляли, я уверен, что в академики вам не пройти! Тут уж сам Иван Александрович постарается, чтобы не позориться перед коллегами. И Кроха не станет членом-корреспондентом, и даже Подобнов не получит повышения.
Михаил Борисович глухо сказал:
— Ну что ж, если битва вами уже выиграна, я посоветовал бы вам перейти в другой институт. Победителей не судят! Вы получите отличные характеристики и даже повышение по службе. Скажем, в Дубне вам, Чудаков, можно будет через месяц защитить докторскую, а Горячев получит долгожданное звание старшего научного сотрудника. И никто никому не станет наступать на ноги…
— Увы! — с полным простодушием сказал Ярослав. — Мы были и в Дубне и в Приокске, но нас там почему-то испугались…
— Ну, это была ошибка! — ничуть не смутившись, возразил Михаил Борисович. — А всякую ошибку можно исправить. Если вам захочется съездить в тот или другой институт, я с удовольствием предоставлю свою машину. Тем более, что Нонна Михайловна знает дорогу и, наверно, не откажется прокатиться с вами еще раз.
— Нет, здесь нам почему-то больше нравится, Михаил Борисович, — спокойно возразил Чудаков. — Мы понимаем, что нам придется трудно, а вот Крохе и Подобнову — легче. Как и вам. Но ничего: наше место на передовой, там, где рвутся снаряды. Да и поработали мы тут немало. Нам очень хотелось бы, чтобы наш институт стал действительно авторитетным. А если мы уйдем, боюсь, что следом за нами вы уволите всех, кто еще может бороться с вами. Не правда ли?
— Вероятно, кое-кого придется уволить! — согласился Михаил Борисович.
— Ну вот, видите? Зачем же доставлять людям такие неприятности. Не лучше ли в этом случае уйти вам, Михаил Борисович, и увести с собой Кроху, Подобнова и еще парочку-другую прихлебателей? И воздух станет сразу чище, и для науки будет полезнее…
Алексей внимательно, с каким-то веселым даже удовлетворением вслушивался в грохот этой дуэли, не отрывая взгляда от Красова. Вот когда он увидел наконец настоящее лицо этого человека, похожее на лицо иезуита, отправляющего на костер очередного еретика с елейным выражением и напутственной молитвой. Интересно, многим ли удается увидеть настоящего Красова, не попав на костер? Такой опыт и такую интуицию, как у Ярки, вероятно, мало кто имеет! Ведь, если сейчас Алексей пойдет к людям и попытается рассказать, что произошло в институте, никто не поверит. Скажут: «Не может быть! Ведь это такие ученые!»
Как раз в этот момент Красов вскинул взгляд на Алексея и спросил:
— Значит, обращение к разуму не вызывает ответа?
— Вы нас просто пугали! — поправил Чудаков.
— Пожалуй, вы правы. Тем более я обязан вас предупредить, что напрасно вы идете на ссору. И я буду академиком, и Крохмалев станет членом-корреспондентом, и Подобнов получит лабораторию. Ту самую, в которой вы останетесь просто сотрудниками! А что касается ваших работ, так вы ведь сами говорили мне, что физика до сих пор еще темная лошадь. Значит, кто ее оседлает, тот и поедет. Ошибки можно найти почти в каждой работе, особенно если она принадлежит противнику. А другие работы можно объявить неактуальными или малоубедительными. Впрочем, это, возможно, и не потребуется. Посмотрим, что вы сумеете сделать без камеры, без лаборантов, без помощников. И кто вообще согласится теперь работать с такими скандалистами? Напрасно вы думаете, что находитесь на передовой, вы попали в окружение! А жаль, жаль. Мне так хорошо работалось с вами, что я в отчаянии, теряя талантливых друзей! Тем более, что, как говорится, я вас породил…
— Но убить нас вам уже не удастся! — вставил Алексей.
— Кто знает, кто знает! — улыбнулся Красов. Он уже вернул себе все самообладание и снова стал сильным. — Что ж, до завтра! Каждый сам выбирает себе путь. Вы выбрали труднейший. Посмотрим, как далеко вы уйдете. Если вы увидите Нонну, скажите, что я оставил машину у подъезда. Да, кстати, я слышал, Ярослав Ярославович, что вы уже отдали переплетать свою докторскую диссертацию? Думаю, что из нее получится неплохая подставка для чайника…
Выпустив этот последний снаряд, он поднялся, плотный, сильный, улыбчивый, чтобы проводить своих собеседников. Ярослав вдруг сказал:
— Одну минуту, Михаил Борисович! Мне думается, что вы достойны небольшого подарка. Примите его от нас обоих! — и требовательно обернулся к Горячеву: — Алексей, дай мне статуэтку!
Алексей, еще не сообразив, что собирается делать Чудаков, вынул из портфеля и передал ему статуэтку Ники. Михаил Борисович с любопытством смотрел на Чудакова. А тот вытащил из своего портфеля дрель с длинным проводом, поискал глазами розетку, увидел ее в углу, возле письменного стола, выдернул вилку настольной лампы и включил свой инструмент. Дрель зажужжала, и Ярослав, ведя сверло, как карандаш, написал на постаменте статуэтки:
«М. Б. Красову. Поздравляем с победой, но она бескрыла!»
И расписался за себя и Алексея:
«А. Горячев. Я. Чудаков».
Михаил Борисович не удержался от восклицания:
— Какая прелестная вещица! Но мне кажется, я где-то ее уже видел.
— Теперь вы можете любоваться ею постоянно! — проговорил Чудаков, отстраняя статуэтку и разглядывая надпись. Михаил Борисович склонился рядом с ним, читая. И недовольным голосом спросил:
— Почему же вы считаете, что моя победа бескрыла?