Они уходили по длинному коридору, а она осталась: ей направо, к вычислителям. Пошла и смотрела на тонкую, мальчишескую шею Алексея, шагавшего с опущенной головой, на слабые, узкие плечи, на болтающиеся руки. Нет, занятия физкультурой не смогли наполнить это слабое тело силой и красотой, хотя мускулы и окрепли. Только выдержат ли эти даже и окрепшие мускулы ту тяжесть, которую он взвалил на себя?

Она вдруг подумала, что ей хочется заплакать. И почти бегом бросилась к своим вычислителям. Там не поплачешь, там придется, возможно, выслушивать соболезнования, улыбаться в ответ, отшучиваться, может быть, даже издеваться над своими «соавторами» за их неприспособленность к жизни. Циники есть и среди вычислителей, а бить за цинизм по физиономии не положено. Не ясно, есть ли в цинизме состав преступления…

25. ВАЛЬКА КОВАЛЬ

Чудаков спустился в «преисподнюю». Вальки не было. Уходя к заму, Чудаков попросил Вальку привести в порядок записи и чертежи устройств по плановым темам института. Он пытался приучить себя к мысли, что скоро на этом месте, за этим столом будет сидеть другой человек, надо оставить ему полный порядок: перенумеровать, что ли, все эти разрозненные записи, наклеить на канцелярские папки номера — хорошо бы выполненные темы отметить номерами красного цвета, а погубленные — черного, этакий траур по собственным неудачам. Но Валентина не было…

Он попытался было сам заняться этой несложной работой, но она из рук валилась: трудно быть собственным могильщиком.

Вдруг что-то толкнуло его в сердце: но где же Валька? Они проработали рядом несколько лет и всегда знали все друг о друге. И то, что Валька не дождался их, куда-то исчез, было плохо.

Может быть, Валька не поверил в то, что его простили за отступничество? А ведь и Ярослав, и Алексей, да и Нонна действительно простили его. Если он не поверил, ему тоже плохо. Хуже, чем самому Ярославу.

Он встал из-за стола, даже не убрав бумаги, только последние записи по анти-ро-мезонному процессу спрятал в карман пиджака — Алексей просил не оставлять их, пусть хоть это наследство Кроха от них не получит! — и пошел в машинный зал. Если Вальки нет в их маленьком кабинетике, значит, он на ускорителе, хотя там теперь и делать-то нечего…

Но на ускорителе что-то делали.

И Валька был там.

Завидев Чудакова — в пустом пространстве вокруг ускорителя даже шаги звучали, как барабанный бой, — Валька наклонился и спрятался за пузырьковой камерой, которую делал когда-то вместе с Ярославом. Так мальчишки играют в палочку-выручалочку. Голову засунул за камеру, а зад торчит. «Вот я сейчас подкрадусь и трахну тебя по этому обтянутому джинсами заду палочкой-выручалочкой, будешь знать, как надо прятаться!»

Он и в самом деле собирался уже хлопнуть твердой ладонью по Валькиному заду, но Валька выпрямился, зло посмотрел на Чудакова, спросил:

— Сдали?

— Что? — переспросил Чудаков.

— Легкой жизни захотели? Эх вы, физики-лирики, туда вас и туда! — грубо выругался Валька.

— Ты что, очумел?

— А ты знаешь, что мы тут делаем? — Он свистнул, словно боцман, и с разных концов большого машинного зала к ним начали подходить люди. Они здоровались с Чудаковым, но было что-то виноватое в их лицах. Валька сухо сказал: — Так вот, готовимся к исправлению вашего неудавшегося эксперимента. Руководитель — товарищ Крохмалев.

В это время откуда-то вынырнул Кроха. Он по-хозяйски спросил у Вальки:

— В чем задержка, товарищ Коваль?

— Не ясны расстояния между зонами, Сергей Семенович! — отрапортовал Валька.

— Но они же были размечены!

— А Чудаков, после того как эксперимент был признан неудачным, уничтожил расчеты.

— Уничтожил? Но вы же говорили…

— Говорил, но не нашел. Да вы у него у самого спросите. Вот он, товарищ Чудаков.

— А, Ярослав! — растерянно, но приветливо воскликнул Кроха. — Послушай, какие тут параметры? — Он потыкал пальцем в сторону счетчика Черенкова.

— Право, не помню! — отозвался Ярослав. Он внимательно смотрел на Вальку. «Ожидал я, что Валька поступит только так? Нет, не ожидал. Ай да Валька! Ай да молодец!» И повернулся к Крохмалеву:

— А ты, Кроха, не думаешь, что при твоей комплекции облучение в шестнадцать доз почти смертельно?

— Что? Шестнадцать? Но почему? Ведь индикаторы…

— Нет, не сейчас. Я говорю о том случае, когда ты запустишь эту машину на всю железку. Ведь тебе придется суток двое-трое проторчать в зоне. Или ты попросишь делать отсчеты меня, поскольку я уже привык?

— Все шутишь? Скажи лучше, где твои расчеты.

— Понимаешь, я их сжег по ошибке. Вместе с другими бумагами. Ты ведь знаешь, я подал заявление об уходе. В ящике стола валялись разные посторонние бумажки, какие-то письма, кажется, даже от тебя было несколько штук, это когда ты поздравлял меня с удачами первых еще экспериментов. Ну, и, сам понимаешь, неудобно передавать вместе с деловыми бумагами еще и твои письма. Вдруг новый работник, который будет все это добро принимать, поймет эти письма иначе, будет думать: как же это так, такие добрые друзья, и вот один выжил из института другого, может, он и меня тоже выживет, не попробовать ли мне первому его съесть, он довольно упитанный, — вот я и сжег все эти бумажки от соблазна…

— Но расчеты! Расчеты! Это же не личные твои бумаги, это документы института!

— Погоди, почему ты думаешь, что там были какие-то бумаги? Это же не арифметическая задача: «Из бассейна проведены две трубы, одна пропускает в час сто литров, другая две тысячи. Через сколько минут выльется вода из бассейна, если в нем ничего нет…» Я работаю по интуиции.

Он говорил лениво, безразлично, а Кроха все пытался наскакивать, даже подпрыгивал на месте с каждым своим новым вопросом.

— Ты думаешь, о чем ты говоришь?

— Представь себе, нет. Мне как-то стало лень думать за других. Да и зачем? Ты же не поделишься со мной своей славой, когда тебя изберут в члены-корреспонденты? Верно?

— Эксперимент надо проверить! — громче, чем следовало бы, крикнул Кроха.

— Американцы проверят, — устало сказал Чудаков. — Помнишь, ты продержал нас полгода с ро-мезонами и заявил, что эксперимент был «нечистый». Американцы немедленно проверили его и доказали, что мы с Горячевым были правы… А я даже не дал тебе по морде, а следовало, хотя бы только за то, что ты лишил русских приоритета еще в одном открытии.

— Вы слышали, товарищи, он еще мне угрожает! — вдруг завопил Крохмалев.

— Ничего мы не слышали! — сказал Валька и подмигнул механикам.

Те, ухмыляясь, медленно побрели на свои места. Валька остался. Увидев, что, кроме них троих, никого поблизости нет, он смиренно сказал:

— Я, Сергей Семенович, туговат на ухо. А Ярослав Ярославович со мной больше знаками обращается. Так как же мы будем? Снова пересчитаете или поставим наугад?

— Где схема эксперимента? — прошипел Крохмалев. Теперь он не боялся. Он боялся другого: схемы нет вообще. Вот чего он боялся. Но он знал, что никакой экспериментатор не уничтожит удачную схему. Она еще может ему понадобиться. Это он тоже знал, хотя сам уже давно не экспериментировал. За него это делали другие.

— Понимаешь, Кроха, ты поздно о ней вспомнил! Сейчас она уже лежит по меньшей мере в трех местах: в редакции «Вестника», в академии, но так как при твоих длинных руках ты мог бы и там до нее добраться, то мы послали ее еще в третье место: она приложена к нашему письму в Госконтроль…

— В Госконтроль? — не проговорил, а выдохнул Крохмалев, взглянул на Чудакова, перевел взгляд на Вальку, повернулся на одной ноге и побежал к выходу так быстро, что шаги прозвучали в этой пустыне, подобно сигналу тревоги. Вот Кроха громыхнул дверью где-то далеко в коридоре, и все затихло.

— Вы и вправду послали ее в Госконтроль? — с удивлением спросил Валька.

— Ну зачем она им? — устало сказал Чудаков. — К письму мы приложили копию нашей работы.

— А что же делать с этим? — Валька кивнул на механизмы.