Уже и в этих письмах видна своеобразная фигура художника, всецело ушедшего в своё дело. Потом к Игорю Федоровичу поехала старшая сестра и в книге «О Стравинском и его близких» нарисовала необычайно интересную картину жизни и деятельности великого композитора. Стравинский никогда не порывал с Россией, хотя не бывал в нашей стране около полувека.
Поездке Ксении Юрьевне предшествовали её письма, в которых она рассказывала о судьбах общих родных. У Игоря Федоровича не было времени отвечать на её подробные письма, но он отвечал, по необходимости кратко.
В начале 62–го года, когда произведения Стравинского появились на советской сцене, возвращение Игоря Федоровича на родину после сорока восьми лет отсутствия стало событием. Он надеялся, что ему удастся отметить своё восьмидесятилетие (17 июня 1962 г.) в Москве. Гастрольный контракт задержал его, и он прилетел лишь первого сентября. Прием его на родине был триумфальным, и этому способствовала его горячая поклонница знаменитая пианистка Мария Вениаминовна Юдина. Обо всём этом подробно рассказано в книге Ксении Юрьевны, и нет необходимости повторяться.
Интересно отметить, что речь Стравинского, прекрасно говорившего по–русски, сильно отличалась от современной речи. Он говорил языком русской интеллигенции начала века.
Наше знакомство с Ксенией Юрьевной состоялось, когда эти события были уже в прошлом. Я рассказал о них для того, чтобы читатель мог представить себе фигуру Стравинского, о котором у нас знают, к сожалению, ещё очень мало. Что касается писем Ксении Юрьевны, которые я привожу в этой книге, то я это делаю потому, что в моей жизни она заняла заметное место.
20–22. XI. 73
Милый Вениамин Александрович!
Большое–преболыное спасибо за книгу и за Ваши добрые слова, которые всех нас бесконечно тронули.
Хотела сразу яге благодарить Вас, но помешала сильная простуда и недомогание. Вы не представляете себе, как мне дорога Ваша память обо мне, о нас. Я постоянно обращаюсь к Вашим книгам и даже советуюсь с Вами. Летом перечла «Двойной портрет», «Семь пар нечистых», «Барона Брамбеуса» и ещё др.
Я жила одна на даче, где сняла комнату. Цель была не только набраться сил, но и писать. Ведь моя жизнь сейчас приняла совершенно необычные и парадоксальные формы. Все послевоенные годы (до и во время — это совсем особое) я трудилась в полную нагрузку, обыкновенным архитектором, домохозяйкой, а затем бабушкой. Когда яге мне перемахнуло за 60 и моё здоровье начало часто выкидывать фортели, на меня как из рога изобилия посыпались самые разные, интереснейшие дела. Тут виноват не только дядя. Сейчас из тьмы забвения, из пепла выкапывают полузабытые имена, говорить о которых ещё недавно не полагалось, разве только упоминать иногда и преимущественно о личном.
Так, в Смоленске готовят книгу о меценатке кн. Тенишевой. У неё в имении Таланкино среди многих выдающихся художников гостил Рерих и обсуждал там со Стравинским либретто «Весны священной».
В Туле собираются писать о художнике Стеллецком. Он был папин друг, и у меня сохранилось около 50 его рисунков, акварелей, уникальных фотографий с погибших скульптур и уцелевший прекрасный бюст моего отца (Стеллецкого, как оказалось, у меня во много раз больше, чем в Русском музее).
В Ленинграде готовят монографию Бакста, в Москве — М. Юдиной. Каждое из этих дел обрастает встречами, перепиской. Я раздобываю сведения, узнаю, заказываю фотокопии и т. д. — конечно даром. За книгу о Стравинском «Письма, воспоминания», правда, должны заплатить, по нужно для этого — кончить! Торопят.
Вторая же хозяйка нашего семейства — моя дочь, тоже занята всё больше и больше. В январе она защитила в Иркутске» с отменным успехом свою химическую диссертацию. Она постоянно ездит на всякие там симпозиумы, конференции, на свою научную базу, руководит несколькими научными сотрудниками, а в семье нашей трое мужчин, включая 15–летнего внука–акселерата, и никакой домработницкон помощи.
Писала я летом с увлечением и страхом. В моём возрасте начинать литературную работу — это же дичь! (Иногда утешаю себя, что Казанова тоже писал свои мемуары стариком, но в те времена стариками считались уже пятидесятндетние.) С ужасом думаю, что из этого получится.
Летом — не кончила, т. к. микроклимат оказался не для меня, и я совсем расклеилась и впала даже в панику, т. к. нам с мужем предстояла поездка в Югославию.
Поездка все–таки состоялась, да ещё как! Путешествовали мы в общем месяц, включая 2 дороги поездом. Были мы приглашены дальним родственником, профессором химии в Загребе, куда попали под конец — на несколько дней.
Мы ехали в чужую страну, без языка, не зная тех, с кем предстояло встретиться (кроме пригласившего Кирилла). Но всё сложилось чудесно. В Белграде милый студент–родственник посвятил день, чтобы всюду нас возить и показывать.
А потом мы очутились на Адриатике. Мы знали о красоте этого края, читали, смотрели в кино, но увидев все это — оказались в состоянии длительного и стойкого восторга. Такое, оказывается, бывает! Потрясло море — ярчайшее сине–зелёное, усеянное множеством островов, полуостровов, причудливых заливов, бухт. Изумительна Долматия и своим белым камнем, из которого возведены и древние города, и средневековые монастыри, церкви, дворцы, и модерные шикарные отели, и простенькие обывательские дома и почти сплошь из которого состоит земля, на которой они стоят. (Из этого камня и Белый дом в Вашингтоне.)
Я всегда тяготела к старинке, с интересом бродила среди развалин, замков Прибалтики, скальных городов Крыма (Чуфут–Кале, Мангут–Кале). А тут мы попали в сказочные города — Сплит, Дубровник, Трогир, — города живые, целые.
В Сплите — комплекс Диоклетиана, где античные крепостные стены и др. строения 3–го века, раннего христианства, итальянской готики, дворцы и храмы Возрождения, барочные дома и дома последующих веков, вплоть до 19–го, составляют изумительный конгломерат. И все это не город–музей, все в нём живёт, двигается. Через узенькие средневековые улочки–лестницы протянуто белье, в окнах, двориках — кадки, горшки с цветами, на римских плитах у каменных, резных дверных наличников какого–нибудь 12–го века мальчишки гоняют мяч. В благородном перистиле, окаймлённом римскими аркадами, — лёгкие столики и стулья, где пьют турецкий кофе. На небольшой площади под яркими зонтами торгуют чудесными изделиями народного творчества — ковровыми, кружевными, резными из дерева, филигранными серебряными вышивками. Под тенью у храма Юпитера примостилась итальянская р1ггепа всего на 4 столика. Мы бродили часами по этим улочкам живущего полной жизнью города, где обретаются не только туристы, но и обитатели с их приметами повседневности.
А жили мы в основном (12 дней) на острове Брач, в маленьком белом городишке Пучище у глубокой бухты на вилле моего родственника Кирилла. Это настоящий райский уголок— тишина, малолюдье (сентябрь у них уже не сезон). Домик Кирилла белый, с мраморным полом гостиной и полным комфортом (газ, ванная, холодильник). Кругом маленькие, изогнутые южные сосны, растрёпанные древовидные кипарисы, пушистый тамариск, агавы, цветы. А рядом — это дивное, тёплое, прозрачное, ярко–бирюзовое море, где мы купались и проводили полдня.
В Пучище (как и во всей Долматин) дома и сады расположены на террасах всхолмлённого острова. Все эти стенки, поддерживающие террасы, производили на меня волнующее впечатление. Ведь это труд сотен поколений, в течение тысячелетий. (Я невольно вспоминала, как мы обрабатывали огород в 1917–22 гг. в Массандре. Копнешь лопатой — и на ней десяток камней, которые отбрасываешь в кучу, и эти кучи из года в год росли, превращаясь в высокие гряды и стенки. А ведь в Долматии земля куда каменистее.)
Быт — изумительно прост. Каждое утро мой Ал–др Ал–дрович шёл в магазин и возвращался через 20 минут с сумкой, полной плодов, овощей и всего, что нужно, чтобы приготовить вкусный обед и ужин.
Были мы и в сказочном Дубровнике, Трогире… Но мне пора остановиться, т. к. Вы уже, наверное, устали от моего письма (вот разболталась!).