— О! Да, правду, всю правду. Если бы мне всегда ее говорили, я бы не был теперь в этом положении.

— Если на нас нападут хотя несколько единодушно и ревностно, дворец не продержится более двух часов!

— Как вы думаете, мои защитники меня оставят?

— Нет, государь, — отвечал барон, — но через два часа все они будут мертвы.

— Барон, не говорите этого громко, пощадите королеву. Это ваше мнение?

— Да, государь. Так думает и Малльярдор, которого я призывал.

— Барон, выберите пятьдесят самых храбрых солдат и займите пост у дверей Часовой башни; она защищена двумя пушками. Я хочу быть уверен во всех, кто будет на этом важнейшем во всем Тюильри посту.

— Благодарю Ваше Величество за доверие, которым оно меня почтило, и постараюсь оправдать его, — отвечал барон, кланяясь.

— Скажите несколько слов баронессе; я вам позволяю, — сказал король.

— Благодарю, государь, я бы не смел просить этой милости, но вы, Ваше Величество, умеете находить желания служащих вам в глубине их души.

— Потому что я так же, как и вы, отец и муж, барон, — отвечал король, — и так же люблю их всем сердцем, — потом он тихо прибавил: — Бедная Мария, да сохранит ее Бог!

Барон подошел к своей жене.

— Луиза, — сказал он, — нельзя знать, что случится. Если Тюильри будет взято, скройся в кабинет за библиотекой принцессы Елизаветы. Если меня не убьют, я найду тебя там.

— Но если королева оставит Париж?

— И тогда мы не расстанемся, потому что я последую за королем.

Они пожали друг другу руки.

— Поцелуйте ее, — сказал король барону на ухо, положив ему на плечо свою руку; Бог знает, увидятся ли снова те, которые расстаются в эту минуту.

— Благодарю, государь, благодарю, — сказал барон, — и прижал жену к своей груди.

Королева отерла слезу. Барон заметил это свидетельство участия и преклонил колено перед Марией-Антуанеттой.

Королева протянула ему руку.

Барон бросился вон из комнаты; солдат чувствовал, что и он заплачет как дитя.

IV. Артиллерист Красного Креста

Вслед за бароном Марсильи вышли король, королева и принцесса Елизавета; все трое отправились навестить своих защитников. На всяком посту король говорил занимавшим его несколько ободрительных слов; королева хотела подражать ему, но тщетно: рыдания заглушали ее слова.

В самом деле, Тюильри не представляло ничего успокаивающего.

Французская и швейцарская гвардия была готова умереть за короля на своих постах, но в рядах национальной гвардии было заметно разномыслие. Четыре батальона остались верны и твердо держались на дворе швейцарцев и на дворе принцев, но батальоны Красного Креста, Пантеона, Финстера и Терм де Жюльен навели свои пушки на Тюильри.

Король воротился с растерзанным сердцем. Королева и принцесса Елизавета потеряли всякую надежду; никто не спал во дворце, за исключением дофина.

В шесть часов утра раздался сильный шум, авангард предместий ворвался в карусель. В то же время по большой лестнице сошли король, королева и дофин. Королева несла августейшего ребенка на руках; все трое шли к солдатам.

Проходя мимо барона Марсильи, стоявшего у дверей с пятьюдесятью солдатами, король взглянул на него. Две пушки стояли у двери; подле них два артиллериста держали зажженные фитили.

Дофин рукой приветствовал своих защитников, и маленькое войско единодушно приветствовало его криками: «Да здравствует король!»

Не так был принят король, когда приблизился к террасе, покрытой народом; его встретили ужасные крики. Один сапер вырвал у королевы дофина.

Этот человек внес царственное дитя в собрание.

В ту же минуту раздались первые выстрелы. Тут баронесса вспомнила слова мужа и удалилась в назначенный ей кабинет, куда последовали за нею три или четыре фрейлины королевы.

Стрельба ежеминутно усиливалась. Дворец дрожал. Разбитые стекла падали в комнаты, пули стучали о резьбу.

Вскоре послышались крики, приближавшиеся мало-помалу. Швейцарцев и национальную гвардию перерезали. Они получили приказ короля, которым велено было прекратить огонь и сдаться, но уже было поздно — дворец был взят приступом.

Шаги беглецов начали раздаваться по комнатам. Баронесса, приложив ухо к дверям кабинета, слышала, как приближался шум, и всякий крик казался ей последним криком мужа. Вдруг дверь, уступая сильному напору, отворилась, и три солдата национальной гвардии бросились в кабинет, умоляя о помощи. Забыв о себе, баронесса спрашивала их о муже, но ни один из солдат не знал его.

Ужас объял бедных женщин, когда они увидели этих людей в изорванных и окровавленных одеждах. В кабинете была дверь, выходившая в коридор, сообщавшийся через потайную лестницу с комнатами нижнего этажа. Одна из женщин предложила этот способ бегства. Он был принят с тем большей охотой, что в соседней комнате раздавались выстрелы и крики умирающих. Мужчины и женщины бросились в коридор и потом вниз по лестнице. Одна баронесса остановилась на первой ступени. Она вспомнила, что муж велел ей ждать его на этом месте, и эта мысль остановила ее.

С минуту она считала своих товарищей спасенными. Наклонясь на перила, она следила глазами и слухом за беглецами. Шум их шагов умолк, но вскоре раздались три или четыре выстрела, за ними крики, потом смятенные шаги пяти или шести бегущих человек — товарищи баронессы в конце коридора встретились с толпой «марсельцев», которые пустились за ними в погоню, и они вернулись, чтобы скрыться в тот же кабинет, где все еще стояла баронесса.

На лестнице один из солдат национальной гвардии упал, раненный пулей, прошедшей сквозь тело; женщины должны были прыгать через его труп.

Убийцы приближались с двух сторон.

Невозможно было оставаться более в кабинете: в коридоре слышались вопли «марсельцев». Не было надежды уйти через коридор: в нем шла резня. Женщины упали на колени, мужчины схватили стулья, чтобы умереть, защищаясь.

В эту минуту из слухового окна, выходившего в маленькую уединенную комнатку, прыгает в середину женщин человек в мундире артиллериста Красного Креста. Женщины вскрикивают от ужаса, а гвардейцы готовятся размозжить ему голову стульями, но баронесса с криком простирает к вошедшему руки — это барон; женщины узнают его, и два солдата знают, что имеют дело не с неприятелем.

Барон в двух словах рассказал все случившееся с ним: прогнанный с поста, преследуемый из комнаты в комнату, он нашел в дверях библиотеки труп артиллериста Красного Креста, втащил его в библиотеку, надел на себя его платье и через слуховое окно спустился к жене.

Едва барон закончил свой рассказ, как «марсельцы», потерявшие из виду беглецов, но следившие за ними по кровавым следам, кинулись на лестницу, повинуясь внезапной мысли. Барон бросился к ним навстречу.

— Сюда, товарищи, — вскричал он, — сюда!

— Канонир Красного Креста? — закричали «марсельцы».

— Да, братцы, мы — эти два национальных гвардейца и я — чуть не попались, чуть не были убиты, но эти женщины спрятали нас здесь. Пощадите их жизнь, они сохранили нашу.

— Ну! Пусть кричат: «Да здравствует нация!». Бедные женщины кричали все, что им приказывали. «Марсельцы» рассыпались по комнатам, уводя с собой и двух солдат национальной гвардии.

— Неужели вы оставите этих бедных женщин, которые спасли нас, — вскричал барон, — другие, не зная, какую услугу они нам оказали, убьют их.

— Нет, — сказали «марсельцы», возвращаясь, — но что нам с ними делать?

— Отвести домой, наградить их усердие.

— Так пусть дадут нам руки и скажут, где живут.

— Где живешь ты, гражданка? — спросил барон у своей жены.

— На улице Вернель, № 6, — отвечала госпожа Марсильи.

— Товарищ, — сказал барон одному из «марсельцев», понравившемуся ему больше других, — поручаю тебе эту, которая особенно заботилась обо мне, она живет здесь, напротив. Стоит только переехать через Сену.

— Будь покоен, — сказал тот, — она достигнет пристани, я тебе ручаюсь за это.