— Дома, как и положено.

— А папа с нами больше не живет, — сообщила Оника.

— Я знаю.

— Ну-ка, марш отсюда! — прикрикнула мать. — И займитесь своими делами. Мисс Глория приехала ко мне. Дайте взрослым поговорить.

— Можно нам пепси? — попросил Джонни.

— Да. Наливайте сами и выкатывайтесь.

Дети ушли. Глория и Бернадин сели перед включенным телевизором.

— Ты „Любовную лодку" не смотришь? — спросила Глория.

— Не могу.

— Я надеялась, что эта чушь поможет тебе отвлечься.

У Бернадин был отсутствующий взгляд то ли из-за транквилизаторов, то ли из-за усталости.

— Все еще принимаешь свои таблетки, Берни?

— Иногда, а что?

— А ты ими не злоупотребляешь?

— Нет, я пью только на ночь, чтобы уснуть.

— Послушай, — Глория пристально взглянула на Бернадин, — ты уверена, что с тобой все в порядке?

— Глория, может, мне придется продать дом, потому что я не могу платить по закладной по три тысячи, если Джон и дальше будет продолжать в том же духе. Как подумаю обо всем этом, руки опускаются.

— А почему ты считаешь, что это единственный выход — продавать?

— Дом — свадебный подарок этого сукина сына, и все бумаги записаны им на мое имя. Но если даже по суду его заставят платить, адвокат говорит, пока дело будет слушаться в суде, дом уже три раза успеют опечатать.

— Это твой адвокат тебе сказала?

— Да.

— Черт! — только и могла произнести Глория. — Ты в ней уверена?

— Она знает свое дело. Мой с ней договор на пять тысяч долларов уже истек, ты даже не поверишь, сколько я ей должна.

— Сколько же?

— Три с половиной тысячи, и заплатить ей не смогу, пока все не утрясется. А я еще плачу частному детективу. Адвокат знает, что денег у меня нет, но она такая милая! Она согласна, чтобы я платила ей долларов подвести в месяц, ну, сколько я могу себе позволить, пока все не уладится.

— Ну, так продай дом и найди что-нибудь поскромнее. Тебе ведь не нужны эти хоромы.

— Мой адвокат то же самое говорит. Но как я его продам? Ты посмотри — куда ни плюнь, всюду табличка „Продается", особенно здесь. Я, видно, еще долго тут проторчу.

— Не обязательно. Сейчас не об этом надо думать.

— А о чем? О чем еще думать, Глория?

— Не знаю. Может, о другой работе.

— О работе? По-твоему, я в том состоянии, чтобы искать работу? Семья распалась; муж ушел к белой шлюхе, прекрасно проводит время, живет, как холостяк, может, именно сейчас кувыркается с ней в постели, а я сижу с подружкой, схожу понемногу с ума, потому что не знаю, что будет дальше со мной и моими детьми. Ведь мне никогда прежде не приходилось думать обо всем сразу!

— Успокойся, Берни.

Глория подумала, что подруга вот-вот расплачется, но этого не произошло.

— Извини, — Бернадин взяла себя в руки. — Я бы его убила за то, что он сделал с моей жизнью. Просто убила бы.

— Я бы тоже, — произнесла Глория и удивилась самой себе. — А дети? Они очень переживают?

— Оника в порядке, а у Джонни стало плохо со школой. За эти две недели его учительница уже два раза вызывала меня. Он, говорит, в окно смотрит, вместо того, чтобы слушать. Она дает ему задание, а через десять минут все у него из головы вылетает. То он тетрадки забывает, а вчера куртку потерял. Я знаю, ему трудно, стараюсь не выходить из себя, но все это меня доводит. У меня такое чувство, что меня порвали на много-много кусочков, и каждый должен сам по себе сделать как можно больше.

— Говорят, мальчишки тяжелее переносят развод родителей.

— В нашем случае так и есть. А я могу только его уговаривать, и все.

— Если я тебя спрошу кое о чем, ты меня не побьешь?

— О чем? — удивилась Бернадин.

— Что у тебя с Гербертом?

Бернадин рассмеялась.

— А с чего ты решила, что у меня с ним „что-то"?

— Просто спросила. Саванна говорит, тебя постоянно нет дома, никак тебя не застанешь.

— Ерунда. Пару вечеров в последние две недели — это много? Саванна сама не знает, что несет.

— Ну?

— Что ну?

— Так да или нет?

— Ну чуть-чуть.

— Берни!..

— Что — Берни? Я не могу сидеть и вянуть на корню. Я все-таки женщина и ею останусь, а он чертовски классный мужик.

— Но он же женат!

— Ну и что? Я же не замуж за него собралась. Я просто сплю с ним.

— Как ты можешь так говорить?

— Что?

— Что ты с ним спишь и все.

— Очень просто. Мужчины по-другому и не поступают.

— Да, но если ты в него влюбишься?

— Уже. Ну и что? Влюбляться, как кошка, я не собираюсь, и уж тем более — отнимать его у жены. Просто я знаю, что получу то, чего хочется и когда хочется.

— Ты имеешь в виду секс?

— Нет. Марихуану. Уж ты-то должна знать, Глория. Хочется, чтобы было с кем поговорить, чтобы тебя обняли и сказали, что все хорошо и беспокоиться не о чем. Хоть это и вранье, конечно, но все равно приятно.

— И сколько ты будешь играть в его жену?

— Я не играю в его жену. Я вообще ни за какого козла замуж не пойду. О браке я думаю меньше всего. Черт, я же еще вроде как замужем, там что мы с Гербертом на равных, это безопасно.

Глория осуждающе покачала головой.

— Утешься, Глория, дети ничего про него не знают, он и в доме-то ни разу не был.

— Это твой дом. Можешь делать в нем все, что хочешь.

Подруги сидели, целый час смотрели музыкальные клипы по телевизору и молчали. Бернадин прикуривала одну сигарету от другой и выпила два стакана вина. Когда зазвонил телефон, Глория сразу поняла, что это Герберт: тон Бернадин резко изменился, она разговаривала как влюбленная школьница. Пока она ворковала, Глория прикончила пакет картофельных чипсов и пепси.

— Ну что, полегчало? — спросила Глория, когда Бернадин повесила трубку. Та только улыбнулась. — Я позвоню от тебя, ладно, Золушка?

Бернадин передала ей телефон, не переставая глупо улыбаться.

— Убить его мало! — воскликнула Глория на десятом длинном гудке.

— Кого? Тарика?

— Кого же еще! Когда-нибудь он меня доведет до инфаркта. Мне надо идти. Я ему велела никуда не уходить, просто приказала. Не знаю, что хуже — воспитывать шестнадцатилетнего лоботряса или разводиться с мужем, который уходит к белой.

Бернадин не ответила. Она названивала ночной няне.

Глория не стала звать сына, как обычно она делала, когда приходила домой. Она пошла прямо наверх. Его дверь была закрыта. Глория рывком распахнула ее и замерла на пороге. Они прижала руку к груди, чтобы не задохнуться. Она не верила своим глазам. Ее сын сидел на краю постели, раздвинув ноги, штаны были спущены до лодыжек, а эта белая шлюшка-соседка стояла перед ним на коленях, касаясь лицом его ног, и делала такое, о чем Глория и думать не могла. Ужас мелькнул на лице Тарика, но Глория не заметила этого.

— Вон из моего дома! — выкрикнула она.

Тарик оттолкнул девушку и вскочил так поспешно, что Глория лишь успела захлопнуть дверь.

Она сбежала вниз и упала на диван. Голова у нее шла кругом. Углом глаза она заметила промелькнувший мимо розовый свитер; хлопнула входная дверь. Ее сын, высокий, темнокожий, стоял перед ней.

— Извини, мам.

— Извинить? — закашлялась Глория. — Извинить за что?

— Что ты так меня застала.

— И как давно ты занимаешься этим в моем доме, Тарик?

— Недавно.

— Я же тебе запретила выходить!

— А я и не выходил.

— Меня от всего этого уже мутит, знаешь ли. Не будь твой папаша голубым, я бы тебя отправила прямо к нему.

— Не будь он кем?

Черт, подумала Глория. Вот черт! Как же быстро она забыла, что Тарик ничего не знает. Проклятье! Ну, уже все равно. Она проговорилась.

— Ты же слышал.

— То есть он педик?

— Мне не нравится это слово.

— Педик, голубой, гомик — не все ли равно? Я же тебе говорил, с ним что-то не так. Но ты меня не слушала. — Он сел рядом и залился смехом — Так мой папочка — педик. Нет, знаешь что, мам, теперь ты по крайней мере можешь быть уверена, — он постарался сдержать хохот, — это по наследству не передается.