— Так, — сказал Воскобойников, забирая бутылку, — эти симптомы мне знакомы. Следующим номером будет желание изобразить на холсте находящихся поблизости дам в неглиже. А так, как дам, кроме тебя, Марина, здесь не наблюдается, то я, на правах хозяина, прекращаю возлияния.

Марина фыркнула, Корсаков тоже рассмеялся.

— Ладно, идите спать, молодожены. Эх, вот так-то, во грехе…

— Еще слово и ты горбатый, — предупредил Воскобойников, поднося к носу Корсакова объемистый кулак.

— Молчу, молчу. Мариночка, вы идите, а я, пожалуй, посижу с бумагами. Вот если чайку поставите — буду благодарен.

Марина включила чайник.

— Мы вам постелим в той же комнате, — сказала она.

Корсаков пожелал им спокойной ночи, закурил и углубился в бумаги.

Постепенно текст на написанных от руки копиях и фотобумаге исчез и он погрузился в историю рода Белозерских — Корсаковых. Записи относились к периоду с тысяча восемьсот двадцать седьмого года, с года рождения ребенка Анны Александровны и продолжались до революции, после которой то ли некому стало вести летопись семьи, то ли архивы были уничтожены. Последний из упомянутых, Николай Корсаков, поручик лейб-гвардии кавалерийского полка, действительно присутствовал при последних минутах царствования Николая Второго, последнего Российского императора.

Невидящим взглядом Игорь смотрел перед собой, а видел стоящий на запасном пути станции Дно, что под Псковом, императорский поезд. Мела мартовская метель, часовые, закутанные в полушубки, бродили вдоль вагонов. Царь иногда выходил из вагона и в сопровождении адъютантов прогуливался в перелеске. Среди обслуги и офицеров охраны бродили неясные слухи о злоумышленниках, загнавших царский поезд на запасные пути и лишивших императора связи со Генеральным штабом и Санкт-Петербургом. Некоторые намекали о возможном отречении Николая в пользу сына Алексея, либо брата Михаила, но такие разговоры никто не поддерживал.

Поручик Николай Корсаков заступил на пост утром второго марта. Игорь видел его совсем близко, видел, как изо рта поручика поднимается пар, как слипаются на морозе ресницы… ближе, еще ближе… это он, Игорь Корсаков стоит на посту, он изменит историю, он не даст свершиться непоправимому!

Ремни портупеи скрипят на морозе, ствол винтовки заиндевел, усы превратились в сосульки и постоянно хочется притопнут сапогами, чтобы разогнать застывшую кровь. Корсаков краем глаза увидел, что император возвращается с прогулки, сделал поворот кругом и, приноравливая шаг так, чтобы оказаться вблизи царя, когда он подойдет к вагону, пошел ему навстречу.

Николай Второй уже взялся за поручень, чтобы подняться в вагон, когда Корсаков шагнул к нему. Адъютант, протянувший руку чтобы помочь государю, заслонил его.

Николай Второй в удивлении посмотрел на поручика и отстранил адъютанта, молча ожидая объяснений.

— Ваше Величество… — голос предательски пресекся, — только прикажите. Я доскачу до ближайшей станции, где есть телеграф, или до первого расположения войск…

— Войска ненадежны, поручик, — устало сказал император, — Северный фронт разваливается и я, видимо, напрасно предпринял эту поездку.

— Но если телеграфировать в Петербург?

— Думаете это поможет?

— Уверен, Ваше Величество!

Николай Второй долго смотрел ему в глаза. Лицо императора было бледным, кожа отдавала в желтизну, хотя прогулка на морозе, казалось, должна была освежить его. Воспаленные глаза внимательно, но без надежды смотрели из-под покрасневших век. Темные, почти черные тени залегли вокруг глаз — как видно последние сутки государь почти не спал.

— Не искушайте меня, поручик. Потребно пролить реки крови. чтобы переписать предначертанное. Я не могу пойти на это.

Столько покорности судьбе было в словах императора, что Корсаков понял — что решение принято и как бы тяжко не далось оно государю, он от него не отступится.

Со стороны станции послышался шум автомобиля. Адъютант всмотрелся сквозь начинающийся снегопад и, подавшись к царю, зашептал что-то. Николай Второй, опустив глаза, выслушал его и, хмуро кивнув, поднялся по ступенькам в вагон.

— Поручик, это депутаты государственной Думы Гучков и Шульгин, — сказал адъютант, обернувшись к Корсакову, — сопровождает их генерал Рузский, его вы, я надеюсь, знаете. До особого распоряжения никого вагон не пускать.

— Слушаюсь, — Корсаков замер возле поручней, с ненавистью глядя на приближавшихся думцев.

Отороченные мехом пальто, бобровые шапки. Гучков, на ходу протирая заиндевевшее пенсне, что-то тихо говорил мрачному Шульгину. Позади, чуть отстав от штатских, вышагивал главнокомандующий армиями Северного фронта генерал-аъдютант Рузский.

— …Василий Витальевич, — Гучков частил скороговоркой, сбиваясь с шага. Пенсне никак не хотело утвердится на покрасневшем носу, — я прошу вас, поддержите. С нашими полномочиями мы… — он осекся, поймав взгляд Корсаков, хватанул ртом морозный воздух и закашлялся.

Спустившийся из вагона флигель-адъютант козырнул им.

— Государь ждет вас, господа.

Рузский, отвернувшись, стоял в стороне, пока они оскальзываясь и тяжело сопя поднимались по ступеням.

— Вы идете, ваше превосходительство? — спросил от двери вагона Гучков.

Генерал молча полез в вагон.

Чувствуя, как дрожит все внутри в ожидании роковых минут, Корсаков ходил вдоль вагона. Он уже не ощущал мороза, ему стало жарко. Подхватив снег он стал жевать его, чувствуя во рту привкус смолы и сгоревшего угля.

Ему показалось, что прошла вечность, прежде чем на ступенях появились дпутаты. Гучков в распахнутом пальто и Шульгин, закутанный в шарф, будто и не раздевался в жарко натопленном помещении. Потряхивая папкой с бумагами, Гучков устремился к поджидающему их автомобилю, то и дело оглядываясь и торопя спутника.

Корсаков посмотрел им в след, ощущая в груди пустоту. В горле стоял комок, который не сглотнуть, и не выплюнуть. Ноги будто вросли в снег и казалось, уже никогда не удастся сдвинутся с места. Из бормотания Гучкова он расслышал только одно слово, но это слово убило надежду, заставило остановиться сердце, заморозило кровь. Отречение…

Движение в дверях вагона заставило его придти в себя. В проеме двери в одном мундире стоял император. Снег падал на его непокрытую голову и не таял, а глаза у нег были уже не усталые, а мертвые…

— Ваше Величество, скажите, что это неправда!

— Полноте, поручик. Это не я отрекся, это отреклись от меня.

Корсаков запрокинул голову, чтобы не дать пролиться слезам. Сквозь влажную муть он смотрел на парящие в воздухе снежинки, а они кружились, замирали и вновь парили, слагаясь в странные знаки. Уже виденные угловатые знаки, предвещающие несчастье.

— …с открытыми глазами. Игорь!

Корсаков недоуменно потряс головой. Склонившаяся над ним Марина трясла его за плечо.

— Что такое? — Игорь моргнул несколько раз, — я заснул?

— Вы спите с открытыми глазами, вот что. И растолкать вас совершенно невозможно. Вы меня пугаете, разве можно так изводить себя? Пятый час утра, ложитесь в постель и хоть немного поспите.

— Да, сейчас лягу, — Корсаков помассировал горло, встал и приоткрыл окно. Ночной воздух заставил его поежиться, — в последнее время я словно наяву вижу сны. И кажется они соответствуют историческим событиям. Знаете, будто кто-то реконструирует эпизоды из истории, в которых участвовали Белозерские или Корсаковы и проецирует их мне в голову, как на киноэкран. Это не всегда приятно.

— Вам решительно надо отдохнуть! Поживите несколько дней у нас, отоспитесь, — предложила Марина.

— Не могу. Может быть попозже, но сейчас накопилось слишком много неоконченных дел.

Марина стала собирать бумаги в папку и вдруг остановилась, склонилась над столом.

— Это вы писали, Игорь? — она подняла листок, испещренный рядами знаков.