Подобно тому как «накопление капитала есть увеличение пролетариата» (23, 628), так же точно и расширение эстетического (соцреалистического) производства есть увеличение социализма (этим, надо полагать, и объясняется фантастическая экстенсивность соцреалистического производства). Маркс утверждал, что «капитал есть не сумма денег, а определенное общественное отношение» (36, 179). Эта мысль, как помним, приводила в замешательство героя Андрея Платонова. Будучи в физическом смысле «ничем», это «отношение» позволяет понять природу соцреализма, который также есть не сумма текстов, но преобразующая реальность сумма дискурсивных практик, продуктом которых является «реальный социализм». И подобно тому как «капитал является концентрированной общественной силой» (16, 200), так же и соцреализм является концентрированным выражением социализма, дискурсом власти. Подобно тому как «производство […] создает потребителя» (46/1, 28), производство образов создает реальность.
Не только по своей природе, но и сугубо функционально соцреализм схож с главным персонажем политэкономии капитализма. «Весь капитал наших банкиров, купцов, фабрикантов и крупных землевладельцев, – писал Энгельс, – есть не что иное, как накопленный неоплаченный труд рабочего класса» (16, 219). И в другом месте: «При нынешнем общественном строе вообще не может быть капитала, «добытого собственным трудом»» […] напротив, всякий существующий капитал есть не что иное, как присвоенный неоплаченный продукт чужого труда» (17, 464). «Капитал есть господство над неоплаченным трудом других» (18, 235), – утверждал он. То же и в рассматриваемом случае: огромный разрыв существует между исходной реальностью социализма и социалистическим идеалом. Соцреализм является механизмом приведения их в соответствие. Он покрывает пространство «неоплаченного идеала». Это своего рода эмиссионный станок для выпуска купюр, не подтвержденных золотым запасом реальности. Иначе говоря, соцреализм – это не оплаченный реальностью идеал, который обретает право самому стать реальностью. Он живет тем полнее, чем больше разрыв между идеалом и реальностью, подобно капиталу, который, согласно Марксу, также – «мертвый труд, который, как вампир, оживает лишь тогда, когда высасывает живой труд, и живет тем полнее, чем больше живого труда он поглощает» (23, 244). И точно так же как «у капитала одно–единственное жизненное стремление – стремление возрастать» (47, 199), также и у соцреализма одно стремление – к расширению, ведь с «ростом идеала» (а он, как известно, становится прекраснее день ото дня) разрыв с исходной реальностью только возрастает. Этот разрыв требует все увеличивающегося покрытия.
Сравнения можно было бы продолжить, поскольку политическая экономия рассматривается здесь, вслед за Карлом Маннгеймом, в контексте «утопической ментальности»: экономическая сфера (а тем более это относится к политэкономии, ее описывающей), как показал Маннгейм, «в конечном счете, несмотря на встречающееся отрицание этого факта, является структурным взаимодействием ментальных конструкций»[27].
Соцреалистическая культура, будучи частью социалистического проекта, родившегося из критики капитализма, изначально несла в себе важную «экономическую» составляющую. Можно сказать, что она родилась из производства, став своего рода побочным продуктом политэкономии капитализма, и превратилась в производство – политэкономию социализма. Разумеется, капитализм, подобно социализму, производит «символические ценности», но в ином материальном контексте: производимые им образы «зажиточной жизни» (яснее всего это видно в рекламе) рассчитаны на ускоренное потребление материальных продуктов этой «зажиточности», тогда как социализм оставляет от марксизма одну лишь моральную критику, из которой ничего, кроме вполне идеальных «ценностей», родиться и не могло. Зато последние производились в количестве, вполне достаточном, чтобы питать утопические иллюзии в течение десятилетий во всем мире.
Следует поэтому вполне трезво видеть именно товарную природу «реального социализма». Социализм в России «производился» как товар, изначально предназначенный для «рынка» «мировой революции». Ошибкой, однако, было бы считать, что с падением сторонников перманентной революции и с победой «социализма в одной стране» эта «товарность» социализма убывала. Напротив, чем дальше, тем больше советский социализм приобретал квазитоварный характер – не в том смысле, разумеется, что в его экономической структуре допускались «элементы капитализма» (хотя надо признать, что в постсталинский период такая тенденция была налицо), но в том смысле, что сам он как продукт постоянно должен был «продаваться» населению и подтверждать свои «товарные качества». Собственно, на эту «продажу» и работала вся система советской пропаганды. Однако, как уже отмечалось, до соцреалистической обработки, сама по себе «советская действительность» не имеет никакой ценности (именно поэтому она постоянно дереализуется в соцреализме и официальной пропаганде), т. е. в «сыром виде» она не обладает качествами идеологического товара. Только после обработки результат и продукт этой обработки являют собой «действительность–товар» (т. е. социализм) – своего рода обогащенный уран.
Зададимся теперь вопросом: что же такое производственный роман, колхозная поэма, патриотическая пьеса или историко–революционный фильм, как не монополизированные средства производства главного и единственного конечного продукта советского строя – социализма? В сущности, социализм и был главным капиталом советского строя с первых и до последних дней советской власти.
Косвенным показателем сугубо репрезентативного характера советского социализма было то, что экономика сама по себе никогда не играла здесь ключевой роли (экономические решения почти всегда были результатом политических соображений – не наоборот), а страшные экономические катаклизмы, падение уровня жизни, коллективизация, индустриализация, террор, голод, крах сельского хозяйства, очереди, дефициты и т. д. – не только не вели к смене режима, но даже к сменам в правительстве. По точному замечанию Михаила Рыклина, «основной экономической силой этого общества была собственно идеологическая сила, которая окружала себя институтами более или менее прямого насилия […] производство делалось в сфере идеологии; в результате в том специфическом обществе, в котором мы живем, политический ритуал является главным экономическим фактором»[28].
Западные экономисты давно отметили основное экономическое противоречие «реального социализма»: когда экономика становится в полной мере социалистической (как при Сталине), она теряет «экономическую рациональность», и наоборот, когда она стремится к повышению такой рациональности (как, например, в эпохи «экономических реформ»), она становится все менее социалистической[29]. Этот многократно описанный конфликт между советской экономикой и политикой решался снятием противоречия в виртуальном «реальном социализме», который объявлялся «воплощенным» «разрешением экономических проблем». Решался он и в виртуальной политэкономии.
Из официальной советской доктрины можно заключить, что соцреалистами были… сами «основоположники марксизма», поскольку они «видели свою задачу не в том, чтобы сочинять идеальные проекты коммунистического преобразования общества, а в том, чтобы открыть силы исторического развития, силы будущего в реальной действительности современной им эпохи»[30]. В этом качестве они действовали, как настоящие советские писатели, которые работали с «правдой жизни» таким образом, что она представала в своем «революционном развитии».
Больше того, сами эти производительные силы и производственные отношения оказывались продуктом сталинского гения, его эманацией: утверждалось, что «гениальный дар предвидения, глубокая мудрость, несокрушимая воля товарища Сталина нашли свое воплощение в создании новых производительных сил и производственных отношений социалистического общества»[31]. Интересен и характер действия самой политэкономической науки при социализме. Здесь «объективная необходимость осуществляется как заранее поставленная цель, прошедшая через сознание и волю людей […]. Политическая экономия социализма познает и исследует не стихийные законы, действующие подобно законам природы, а законы осознанные, действующие через сознательное и целеустремленное творчество народных масс»[32]. Иными словами, эта «наука» занята не познанием «существующих законов» (клеймя и отменяя их как «стихийные»), но созданием новых. Если вспомнить, что Маркс сравнивал законы капиталистического производства с законами стихийной природы (так, закон тяготения обнаруживается, когда дом рушится на чью‑либо голову), то можно сказать, что советская политэкономия действовала как сама природа. С той только разницей, что она «обрушивала дом» не на случайные, а на вполне конкретные головы.
27
Mannheim Karl. Ideology and Utopia: An Introduction to the Sociology of Knowledge. New York: Harcourt, Brace and company, 1936. P. 255.
28
Рыклин Михаил. Эманация иллегальности: бюрократия за пределами закона // Бюрократия и общество. С. 206
29
См.: Nove Alex. The Soviet Economy. New York: Praeger, 1962; Keizer Willem. The Soviet Quest for Economic Rationality: The conflict of economic and political aims in the Soviet economy: 1953–1968. Rotterdam: Rotterdam University Press, 1971.
30
Леонтьев А. И. В. Сталин – создатель политической экономии социализма. М.: Знание, 1950. С. 3.
31
Там же. С. 6.
32
Леонтьев А. И. В. Сталин – создатель политической экономии социализма. М.: Знание, 1950. С. 39.