— Следствие по вашему делу вело КГБ. Некто Журавлев, заместитель начальника отделения Московского управления, разрабатывая организованную преступную группу, получил сведения о существовании хорошо законспирированного консультанта «теневой экономики». — Решетников сделал паузу, поднял глаза па Кротова, потом так же монотонно продолжил: — Предположив существование единого центра управления, к которому мог бы иметь отношение данный объект (в деле фигурирует под обозначением «Мамонт»), Журавлев развернул бурную деятельность по поиску этого центра. Надо отдать ему должное, на след «Мамонта» Журавлев вышел довольно быстро. К сожалению, свой оперативный интерес Журавлев довольно умело скрывал. До вашего ареста мы практически не имели никакой информации. А после ареста уже было поздно вмешиваться.

— Короче говоря. — Салин сделал глоток, пожевал губами. — Кто-то, прикрывший инициативу Журавлева, — а действовать без прикрытия тот просто не рискнул бы, — решил поиграть краплеными картами и попробовать себя в политической борьбе. Гласность, благословленная нашим генсеком-реформатором, требует нового компромата, не во всех же грехах винить одного Сталина. — Салин кисло улыбнулся и поправил очки. — Пока вам упорно пытались навесить какой-то мелкий цех, мы вмешиваться не могли. Как только дело приняло политическую окраску, а инициатор вашего дела добивался именно этого, мы получили повод вмешаться. Копать на южных окраинах, откуда родом наш Генеральный, с момента его воцарения можно только с визы нашей организации. Но, к сожалению, все зашло слишком далеко. Ребята с Лубянки иногда в пылу борьбы со всем на свете начинают забывать о чувстве меры.

— Дед Андрей[6] этого бы не допустил, — сочувственно покачав головой, выложил главный козырь Кротов.

Салин с Решетниковым незаметно обменялись взглядами. Салин осторожно поставил чашку на блюдце, пристроенное на колене. Всем видом демонстрировал крайнюю заинтересованность, выманивая подробности.

— Помнится, на полу его кабинета лежала шкура белого медведя. — Кротов непринужденно забросил ногу на ногу. — Однажды кто-то пошутил, что в этой комнате и проходит земная ось.

Салин покачал головой, паузой давая понять, что информация принята, проверена и признана ценной, потом все же спросил;

— Вы бывали у него дома?

— И не раз. Но уже после того, как безумный Никита сплавил его в председатели общества советско-китайской дружбы. А какая у нас была с Мао дружба после смерти Иосифа Виссарионовича, вы сами знаете.

— Что ж, вы достаточно ясно дали понять, что здесь собрались люди, допущенные к высшим тайнам режима. — Салин поджал губы. Кротов виртуозно выбил инициативу, но Салин по опыту знал, что лучше такие моменты отступить, дать собеседнику снять нервное напряжение в последней отчаянной попытке отстоять себя. Размазать прижатого к стенке труда не составляет, а переиграть интереснее, да и на перспективу — гораздо полезнее.

— Именно, — кивнул Кротов. — Поверьте, язык так и чесался объяснить любопытным следователям, почему в стране, производящей миллионы тонн хлопка и имеющей развитую текстильную промышленность, до сих пор не налажен выпуск обыкновенных штанов, именуемых джинсами. И откуда они берутся в таком количестве, что заставляет предположить отлаженную систему теневого импорта, способную удовлетворить спрос в масштабах такой огромной страны. И почему при среднестатистической зарплате в сто двадцать рублей их цена на «черном рынке» доходит до двухсот рублей. И берут же! С руками, можно сказать, отрывают. А главное, — Кротов чуть понизил голос, — где актируется прибыль и что финансируется на эти деньги?

— Может, не будем о штанах, Савелий Игнатович? — поморщась, предложил Решетников.

— Можно. — Кротов сел вполоборота, чтобы держать в поле зрения включившегося в разговор Решетникова. — Могу поговорить о шкурках соболя, неучтенном лесе, якобы погибшем во время сплава, стройматериалах, не доехавших до ударных строек пятилетки, о золотишке, в конце концов. Я занимался практически всем, что отбраковывала, списывала и позволяла расхищать расхлябанная система производства. Отцы-основатели СССР были отнюдь не мечтателями, а реалистами и знатоками человеческих душ. Они знали, что воровать будут всегда, даже в светлом будущем. Человек просто не может не прихватить бесхозно и без дела лежащее, такова его природа. И как ни организуй систему учета и контроля, он не прекратит хищений. Система лишь позволит засекать, где, кто, как и сколько ворует. Но в государстве государственного капитализма, — а в СССР социализма не больше, чем в Америке, — нельзя допускать накопление частного, то есть — не имеющего государственного интереса капитала. Вот ваш покорный слуга и летал, как пчелка, собирая с цветов зла терпкий мед «теневого» капитала. Поговорим об этом? Мне всегда казалось, что услуги, оказанные режиму, не имеют срока давности, а заключенные с режимом договоры пересмотру не подлежат.

— Вы хотите сказать, что договор, заключенный с вами и вам подобными людьми, исключал тюремное заключение и физическое уничтожение, так я понял?

— И репрессии против родных и близких, если мне не изменяет память. Как писал Ришелье в охранных грамотах: «Все, совершенное подателем сего, совершено по моему приказу и на благо Франции». Или прибыль, которую партия имела с «теневого бизнеса», уже ничего для вас не значит?

Салин подлил в свою чашку кофе, сделал глоток. Удар нанес неожиданно, не донеся чашку до рта, резко бросил:

— Вы забываете, что провалились. Кротов. Вас обложил обыкновенный опер КГБ, и вы попались. Ну на кой черт вы побежали спасать этот проклятый цех в Краснодаре!

— Его хозяин, дурак невероятный, имел выход на уральские изумруды. Вот вам и ответ. Организованное хищение уральских изумрудов! Как я успел выяснить, с прямыми выходами на наших эмигрантов, осевших вместо Тель-Авива в Амстердаме.

— Об этом поговорим на досуге. Обязательно поговорим. — Салин удовлетворенно кивнул. Нажим в голосе тут же пропал. — Павел Степанович, доложи о своей работе.

— Так. — Решетников перевернул страничку в папке. — Час назад произошло ЧП. Была пресечена попытка побега из автозака по пути следования из Лефортовского СИЗО в Матросскую тишину. Конвой был вынужден применить оружие. На поражение, естественно. Не участвовавший в побеге подследственный Кротов С.И. был ранен срикошетившей пулей. Скончался от острой сердечной недостаточности. Возраст все-таки. — Решетников поднял взгляд от бумаги и пристально посмотрел в напрягшееся до белых пятен на скулах лицо Кротова. — Уже пошла писать губерния. Есть рапорты конвоя, показания врача «скорой помощи», протокол вскрытия трупа. Так как вы с момента выезда из Лефортова перешли под ответственность К ПК, следствие по этому делу мы взяли в свои пуки. — Он тяжело вздохнул — ну прямо мастеровой, перед тем как поплевав на руки, взяться за топор. — Разберемся. Виновных накажем.

— А не проще было бы умереть от инфаркта в камере? — поморщился Кротов.

— Банально. И никто не поверит, умирать бы пришлось в нашем спецбоксе в Матросской тишине. Сразу бы было видно, что все состряпано, в «тюрьме ЦК партии» даже мухи не мрут без визы ЦК. Да и что мелочиться? Ради хорошего человека мне ничего не жалко, — хохотнул Решетников, дрогнув округлым брюшком, свисавшим через ремень. — Играть спектакль так играть!

— Еще трупы были? — как бы мимоходом спросил Кротов.

Решетников посмотрел на Салина, тот кивнул.

— Бежали двое. Один легко ранен, он и будет основным свидетелем. Уже дал показания, что на побег его подбил второй заключенный. А вот организатора и инициатора побега, к сожалению, конвой свалил наповал.

— С размахом работаете, ничего не скажешь! — покачал головой Кротов и повернул голову к книжным шкафам, занимавшим всю стену.

«Вот ты и мертвец! — сказал он сам себе. — Хочешь жить — живи. Не хочешь — только чиркни лезвием… Пером они уже чиркнули. Тебя уже нет, запомни это. Для бюрократа смерть — факт, не требующий доказательств, достаточно печати и подписи. И не оспоришь же! На Руси всегда так: что не описано пером, отрубается топором».