— Немцы прорвались в соседний овраг, окружили знаменный взвод. Командир взвода погиб, танк подбит, — задыхаясь, продолжал докладывать Морозов. — Красноармейцы отбиваются гранатами…

— Третью роту к бою! — тихо скомандовал полковник. — Садитесь в мой танк, младший политрук!.. Знамя… Знамя… — Полковник не договорил. Лицо его покрылось крупными, с горошину, каплями пота, побледнело вдруг, и он, потеряв сознание, упал на землю, ударившись головой о гусеницу танка.

В это воскресное утро Маринин поднялся в шесть часов, хотя автобус уходил в Лиду в девять. Было не до сна.

День предвиделся жаркий. Но Петр надел суконную гимнастерку, синие галифе, до черного огня начистил хромовые сапоги. К ремню пристегнул портупею, нацепил кобуру с наганом.

В комнату вошла Анастасия Свиридовна. Сложив руки на большом вялом животе, она, скупо улыбнувшись, залюбовалась бравым видом молодого квартиранта.

— Почему железную дорогу к вашей Ильче не проведут? — обратился к ней Петр, расправляя под ремнем складки гимнастерки.

— А ты меньше спрашивай. Плащ лучше захвати, а то на дождь гремит, — добродушно ворчала хозяйка.

— Какой там дождь! — махнул рукой Петр, прислушиваясь, как от далекого гула мелко дрожат стекла в окне. — Летчики бомбить учатся.

И, робко осведомившись, все ли Анастасия Свиридовна приготовила к приезду Любы, он вышел из дому, хотя до отхода автобуса оставалось больше часа.

Заметив, что девушки, собравшиеся у ворот поболтать, с любопытством провожают его взглядами, Маринин деловито перешел на левую сторону улицы и правой рукой взялся за портупею, чтобы была виднее новенькая кобура с наганом.

…Десять часов утра. На узком, мощенном плитами тротуаре, у телеграфного столба, на котором был прибит фанерный щит с надписью: «Остановка автобуса Лида — Ильча — Лида», томилась группа пассажиров. Автобус опаздывал, и Маринин озабоченно посматривал на ручные часы. Не хватало еще не поспеть к поезду!..

Мимо проходил строй солдат. Над строем жаворонком взмывал звонкий тенорок запевалы:

Солдаты дружно, сильной, стоголосой глоткой подхватили песню:

В плывущей над улицей песне утонули все звуки, даже рубленый шаг кованых солдатских сапог по булыжнику.

К старшине, шедшему во главе колонны, вдруг подбежал красноармеец с противогазом через плечо и тесаком на ремне.

«Посыльный», — догадался Маринин.

Посыльный что-то взволнованно зашептал старшине, а тот, сбившись с шага, смотрел на него ошалелыми глазами, затем резко повернулся к строю и отрывисто скомандовал:

— Отставить песню!.. Правое плечо вперед, бегом марш!..

Оборвалась на полуслове песня. Часто и размеренно затопали солдатские сапоги…

Петр с недоумением смотрел вслед повернувшемуся назад и удаляющемуся строю. Вдруг обратил внимание: то тут, то там снуют по местечку посыльные, спешат в направлении штаба командиры.

Мимо, запыхавшись, пробегал младший политрук Лоб. На его покрытом оспинками лице — раздражение и недовольство.

— Что случилось, Григорий Романович?! — кинулся к нему Маринин.

Сверкнув потемневшими от негодования глазами, Лоб сокрушенно махнул рукой:

— Штаб не успели сформировать, а уже тревогу затеяли! Да еще в выходной! А у меня жена на боевом взводе: вот-вот в роддом надо…

— А мне как? Ведь я в Лиду еду. — Петр с надеждой и опаской ждал ответа Лоба, а тот, поразмыслив, оглянулся вокруг и зашептал:

— Ну и давай бог ноги! Я тебя не видел. Ясно?

Скользнув насмешливо-удивленным взглядом по нарядной форме Петра, Лоб уже на ходу спросил:

— Зачем вырядился как на свадьбу?

— Как зачем? — конфузливо улыбнулся Маринин.

— Чудак! Ты бы попроще. Прилизанный можешь не понравиться. — И, невесело засмеявшись, Лоб побежал в направлении мостка через речонку, за которой размещались казармы и штаб мотодивизии.

А автобуса из Лиды все не было.

Петр подумал уже о попутной машине, как вдруг рядом, скрежетнув тормозами, остановилась, сверкая черным лаком, «эмка».

— Петр Иванович! — раздался из нее звонкий голос Ани Велеховой. Поехали с нами, мы тоже в Лиду — гулять едем.

Маринин растерянно глядел на Аню, нарядную, улыбающуюся, светлую, на военврача Велехова, важно восседавшего рядом с шофером, и не знал, как поступить. Он догадался, что Аня ради него уговорила отца ехать в Лиду, и его охватило чувство неловкости. Ведь не знала Аня, что он, Петр, едет встречать другую девушку — невесту свою…

С надеждой посмотрел вдоль улицы: не покажется ли автобус, и уже собрался было шагнуть к машине Велехова, как вдруг у «эмки» остановился распаренный солдат-посыльный. Скороговоркой, взволнованно, проглатывая слова, он затараторил, обращаясь к Велехову:

— Тва… иш воэ… вач вто… ого… анга!.. В штаб…

Последние слова посыльного были заглушены нарастающим непонятным грохотом. Неожиданно скользнули по земле и замелькали на островерхих черепичных крышах размашистые тени; это откуда-то из-за недалекой рощицы вырвались на бреющем полете три бомбардировщика с черными крестами на желтовато-пепельных крыльях. Всколыхнулся от взрыва бомб воздух, брызнули стеклянной звенью окна домов, застонала земля. Железной дробью отчетливо заклекотали пулеметы, над соседним домом вскинулись в небо клубы рыжего дыма. Ошалело метались по улицам и дворам люди…

Ошеломленный Петр так и остался стоять на тротуаре, не сообразив, что случилось, и не успев испугаться. Напряженно смотрел вслед самолетам, по которым из расположения казарм яростно ударили счетверенные пулеметы и откуда-то из-за речки начала бить зенитная артиллерийская батарея. Бомбардировщики круто набрали высоту и стороной начали обходить местечко.

Петр оглянулся вокруг. Увидел, что из кювета поднимаются, отряхиваясь, военврач Велехов и солдат-посыльный. Велехов, кривя полные губы, жалко улыбнулся дочери, которая так и осталась сидеть в «эмке». Потом, словно очнувшись, со сдержанным волнением заговорил:

— Аня! Собирайся в Москву. Немедленно!..

Затем к шоферу — строго, внушительно:

— Довезите ее до Минска… Посадите в поезд.

Тон, каким говорил Велехов, был строгим, деловым, выражал глубочайшее понимание военврачом нависшей опасности, и лишь глаза… глаза Велехова выдавали его смятение.

Впрочем, ничего в этом удивительного не было. Душевная сумятица охватила и Петра. Он силился собраться с мыслями и ответить себе на какой-то очень важный вопрос, томивший его.

В это время рядом с ним оказался солдат-посыльный.

— Товарищ младший политрук, война. Немцы напали, — «по секрету» шепнул он на ухо Маринину, со страхом следя глазами за самолетами, которые уже снова бороздили над онемевшим от ужаса местечком глубокую синь неба.

В штабе дивизии Маринин узнал, что всем приказано прибыть с личными вещами и приготовиться к отъезду.

Чтобы сократить путь, он бежал на квартиру по берегу речушки, через огороды. В сенцах встретил Анастасию Свиридовну и не узнал ее. Рябое лицо хозяйки — красное от слез, толстые губы стали еще толще, и вся она, большая, полнотелая, была сейчас беспомощной, растерянной, совсем непохожей на ту властную и твердую Анастасию Свиридовну, которую знал раньше Маринин.

— Беда!.. Ох, беда!.. — стонала она. — Неужто придут хвашисты?..

— Пускай просят бога, чтобы помог им унести ноги от границы! ответил Петр и как бы в неопровержимое доказательство этого вынул из кобуры револьвер и, невольно заставив притихнуть Анастасию Свиридовну, с деловитым видом протер его тряпочкой. Маринин, походивший сейчас на молодого задиристого петушка, нисколько не сомневался в том, что так именно и будет, что фашисты не пройдут дальше границы. Он был убежден, что, хотя их дивизия еще не сформировалась, ее все равно немедленно бросят в бой.