Белов сел в продавленное кресло, по левую руку стоял столик на шатких длинных ножках — мебельный шик шестидесятых.

— Это чьи хоромы? — Белов пробежал взглядом по книжным полкам на противоположной стене. Библиотека, как и все в квартире, была с бору по сосенке, в основном затертые корешки с облупившимися буквами, пара разрозненных томов из полных собраний сочинений классиков, вездесущая серокожая «Жизнь замечательных людей» и стопка старых журналов.

— Одного алкоголика, — ответила Настя. Поставила на столик поднос с чашками и сахарницей. Посуда, не в масть с квартирой, оказалась современной, зачерненное стекло. Второй деталью, диссонирующей с обстановкой, был компьютер на письменном столе.

— И где хозяин? — поинтересовался Белов.

— Перед вами. — Настя сверкнула улыбкой.

— Я серьезно.

— И я. — Настя села в кресло напротив, закинула ногу на ногу. — Квартиру купила у алкаша. Ремонтов сделать руки не дошли. Пусть пока так постоит. В

— Но у тебя же есть квартира на Планетной.

— Ну и что? Всегда полезно иметь гнездышко, о котором никто не знает. Убого, сама вижу. Но зато тихо. — Оценивающе осмотрела Белова, удовлетворенно хмыкнула. — Вам идет.

— Что? — удивился он.

— Как сейчас говорят, имидж. Стрижка «под ноль», джинсовка. Знаете, кого напоминаете?

— Бандюка, — усмехнулся Белов.

— Не-а. Полковника Куртца, его Марлон Брандо играл. «Апокалипсис» смотрели?

— Это там, где вертолеты под «Полет валькирий» вьетнамцев долбят?

— Почему-то всем запоминается именно это. А фильм умнейший. Про полковника, который хлебнул войны так, что у него сорвало крышу, ушел в джунгли и создал свою армию из аборигенов и беглых солдат. Он вдруг понял, что у войны нет ни правил, ни законов. Война — это тотальное уничтожение, вихрь смерти, по неосторожности смертных ворвавшийся в мир. И войну ведут бессмертные боги и герои, а не политики и генералы. Политкорректные генералы не смогли ему этого простить и вульгарным образом «заказали» его.

Белов провел ладонью по короткому ершику волос, перед глазами на секунду возник тот полковник в заброшенном храме среди диких джунглей. Настин взгляд не давал ему покоя: остановившиеся глаза с расширенными зрачками неподвижно уставились ему в переносье.

— Из-за лысины похож? — Он постарался перевести все в шутку.

— Нет. Тот полковник заглянул в Бездну и остался жив. Это и делает смертного богоподобным. Книжка, по которой снят фильм, так и называлась «Сердце Бездны». — Настя опустила взгляд. — У вас, Игорь Иванович, глаза человека, заглянувшего в Бездну.

Белов отхлебнул чай. Он оказался чересчур горячим, отдавал какой-то травой, вкус непривычный, но приятный. Откашлялся, ожог и спазм горла помогли стряхнуть неожиданно накатившее оцепенение.

— Кстати, о кино. Сдается мне, девочка, что все сказки про этнографические фильмы — туфта чистой воды. Не могут люди так меняться. Ты же у нас авантюристка. Признайся, опять в журналистские расследования играешь?

Настя наморщила носик.

— Фу, что за день такой? Одни допросы! — Она закурила. — Нет, Игорь Иванович, не играю. Какой смысл? В чужие тайны сейчас лезут вовсе не из неудовлетворенного любопытства. Либо хотят денег заработать, либо привлечь внимание к собственной персоне, что в наши дни одно и то же. Известный человек дороже стоит.

— Но чаще расплачиваются пулей, — уточнил Белов.

— Вот это, между прочим, я отлично знаю.

Белов невольно смутился.

— Что это были за люди, Игорь Иванович? — понизив голос, спросила она.

— Их нельзя назвать хорошими, но сегодня они нам помогли, — немного помедлив, ответил Белов.

— В серьезных делах нет хороших и плохих, есть серьезные люди и дураки.

— Это кто так здорово сказал?

— Папа. — Настя глубоко затянулась, выпустила дым навстречу сквозняку. На секунду глаза сделались мертвыми. — Вы были его другом. Это единственное объяснение, почему я вас не бросила. Правы вы или нет, за что вас гонят, как зверя, меня не интересует.

Белов понял, благодарить не надо, лучше вообще промолчать. Тяжело засопев, попробовал отхлебнуть чай, но лишь опять обжег губы. Досадливо поморщившись, отставил чашку.

— Еще тогда, в джаз-клубе, я почувствовала, с вами что-то произойдет. Страшное. Будто бездна разверзнется под ногами. Никакого умысла помочь нет, поверьте. Чисто женское. Кому смазливые нравятся, кому крутые. Большинству все же умные. А мне такие, как вы сейчас. С болючими глазами. Еще немного, и боль застынет. И глаза станут как у полковника Куртца, видящие то, что не дано другим. — Настя потянулась, придвинула к себе пепельницу. — Вы сказали Димке, что пришли ко мне снимать кино. Это блеф?

— Как сказать. — Белов потер висок, в нем опять ожила боль. — Была такая мысль. Глупость, конечно. Никто такой материал не даст в эфир. Тем более что они наверняка взяли под контроль все СМИ. Утечки не допустят.

— По-крупному играете, Игорь Иванович, — протянула Настя, как-то странно посмотрев на Белова.

— Ты лучше скажи, что от тебя Димка хотел?

Настя брезгливо поморщилась. Стряхнула пепел с сигареты. В пепельницу не попала, столбик пепла упал на стол, ей пришлось сдуть его на пол.

— Сволочь ментовская, — выругалась Настя. — Приехал расколоть. Так это называется?

— Даже так?! А в чем дело-то?

— Виктор сегодня на рассвете покончил с собой.

— Бог мой, я не знал! Настя, извини…

— Обойдемся без соболезнований, — оборвала его Настя. — Виктор не тот человек, по которому рыдать стоит. Что вы так смотрите? У меня сегодня в душе достаточно потоптались, ни слез, ни эмоций не осталось.

Белов решил выдержать паузу, чтобы все обдумать. Слишком много «совпадений». Поднес к губам чашку, стал дуть на курящийся паром чай.

— Все, проехали. — Настя вытерла скопившуюся в уголках глаз влагу. Постаралась улыбнуться. — Живем дальше, да?

— В двух словах — что от тебя хотел Димка? — контролируя интонацию, чтобы не вышло чересчур жестко, задал вопрос Белов.

— Ой, да он больше понты гонял, чем делом занимался. Припер какие-то записи Виктора, просил прокомментировать. Нашел, козел, кого спрашивать! Ему самому к психиатру нужно.

— Фамилии называл?

— Ну, Виктора, само собой. Мещерякова, это научный руководитель. — Настя последний раз затянулась и раздавила окурок в пепельнице. — Еще какой-то Проханов… Прошкин… Прохоров. Ой, я не запомнила. Это так важно, да?

— Фамилии всегда важны, Настенька. Это зацепка. — Белов осторожно сделал первый глоток. — А в каком контексте он упомянул этого Прохорова?

— Лечился он у Виктора. Вернее, лежал в той ведомственной клинике, куда меня по блату устроили. — Настя покрутила пальцем у виска. — По этому делу. Посттравматический синдром называется.

— Когда лежал? — спросил Белов после очередного глотка.

— В феврале прошлого года, как и я.

— И Дима хотел знать, не встречалась ли ты с Прохоровым. Я угадал?

— Ага, — кивнула Настя. — Только я никакого героя-десантника не помню. Ну, а Димка мне за это руки начал крутить. Тут вы ворвались.

— Понятно. — «Еще одно „совпадение“? Белов отставил пустую чашку. Потянулся за сигаретами.

— А мне ни черта не понятно! Слушайте, эти люди, что нас отбили, из конкурирующей фирмы, да?

— Можно сказать, — пробормотал Белов, рот был занят сигаретой, щелкнуть зажигалкой никак не удавалось, ставшие вдруг ватными пальцы никак не попадали на ребристое колесико.

— Так-так-так. — Настя отбросила челку, упавшую на лоб. — Выходит, вы обладаете информацией, опасной для многих. Вами перебрасываются, как гранатой с сорванной чекой: у кого рванет в руках, тот и дурак.

— Настенька, не лезла бы ты в мои дела. — Белов наконец прикурил и откинулся в кресле.

— Вы как себя чувствуете, Игорь Иванович? — встревожилась Настя.

— Нормально. — Белов поморгал глазами. — Устал, наверно.

— Я же говорила, синдром боевой усталости. Поспите, ну хоть капельку.