Двадцать пятого сентября все было готово к операции.

В этот день в лагерь приехал Будрис.

Будрис коротко сообщил Эгле, что тот за границу не поедет. Он останется в группе Лидумса, как представитель английской секретной службы.

Эгле потрясенно молчал.

Он уже так привык к мысли, что через несколько дней окажется в полной безопасности, что вычеркивал каждый из прошедших дней в своем календаре с усердием и яростью школьника. Он давно подсчитал, сколько получит денег по возвращении, представил, как кутнет до того, как объявится родным, придумал, какие трогательные речи произнесет, оказавшись дома. Там, наверно, все еще думают, что он лежит где-то в Шотландии, в больнице, они-то знают эти больницы для бедных! — а он вернется к ним героем! После долгого-долгого отдыха, но не раньше, чем все деньги придут к концу, да еще продержавшись некоторое время на те средства, что подарит ему за храбрость отец, Эгле явится, наконец, к Силайсу и скажет:

— Я готов поехать снова, но только в том случае, если вы дадите мне такие же большие полномочия, какие дали Петерсону…

И Силайс доложит Маккибину, и Маккибин скажет:

«А что же, он уже знаток этого дела! Дайте ему полномочия!»

И тогда Эгле покажет какому-нибудь Вилксу, что значит настоящая решительность. Он сделает всех этих отсиживающихся в лесу людишек настоящими мужчинами! А может быть, к тому времени уже начнется война… И тогда Эгле займет одно из руководящих мест в будущем правительстве. Не займет даже, а захватит!

А сейчас у него дух захватило от страха. Губы побледнели и тряслись. И когда он заговорил, слова падали как в тину:

— Я… я хотел… Мне надо было бы…

— Следующая очередь ваша, — любезно сказал Будрис. — Мы подготовим кого-нибудь из тех, кто прибывает к нам в этот раз, и вы тогда сможете уехать.

— Но если англичане не захотят…

— О, не беспокойтесь! Тут нет никакого риска…

Будрис вышел из бункера. Вверху, возле стола, поставленного под елью, его ожидали те, кто примет участие в операции, он торопился. Эгле не сел, а без сил упал на нары. Но на него смотрели равнодушные и жестокие глаза Коха, рядом сидел Юрка, и Эгле подумал: «Только не распускаться! Эти звери могут сделать со мной все, что угодно! Хоть и убить! Я должен держаться спокойно!»

А за столом Будрис передавал последние документы Лидумсу: письмо для Силайса, новый доклад о положении в Латвии.

Когда Лидумс спрятал все инструкции и документы, Будрис торжественно открыл свой рюкзак и достал из него два довольно больших свертка, выложил их на стол и торжественно сказал:

— А это подарки! Вот это для господина Силайса! — Будрис развернул ткань, в которую был увязан подарок, и все увидели огромный письменный прибор из местного красноватого гранита, изображавший Лачплесиса, уходящего в море на своей легкокрылой ладье. Вилкс даже позавидовал предусмотрительности Будриса. Он и сам был бы не прочь получить такой подарок! Но Будрис уже завернул прибор и взял второй сверток: — А это для господина Зариньша! — еще более торжественно сказал он, раскрывая большую и, наверно, очень дорогую каменную шкатулку, в которой лежали вдруг засветившиеся, как осколки солнца, кусочки янтаря. — Я надеюсь, что вы, Лидумс и Вилкс, сумеете обставить вручение подарков со всей торжественностью, как мы сегодня поручаем это вам!

Все встали вокруг стола, на котором лежали подарки, помолчали с минуту, словно прощались с какой-то частью прожитой жизни, а может, вспоминали, что им-то англичане и тот же Силайс и Зариньш присылали совсем иные подарки: оружие, яды, коды, смертельные дары тайной войны…

Молчание было таким тягостным, так что все с радостью услышали призыв Коха к обеду.

Вечером вся группа вышла провожать отъезжающих. Командиром опять оставался Граф. Теперь он мог действовать вполне самостоятельно. В разведцентре его почерк был записан на пятнадцати катушках магнитофонной пленки. Он имел право передавать какую угодно информацию.

Поздно вечером уходившие на запад вышли на шоссе в сопровождении Будриса. Провожал их один Граф.

Там Будриса ожидала грузовая автомашина.

Шофер перекинулся с Будрисом несколькими словами. Будрис подал сигнал, и Лидумс с Вилксом вышли из перелеска. Грузились быстро.

Опять летели мимо хутора и перелески, снова громыхали мосты, но на этот раз никакой новизны Вилкс не испытывал. Он лежал в кузове рядом с молчаливым Лидумсом, надеясь на счастье Будриса, как на каменную гору.

Им действительно везло. До того самого хутора, на котором они, отсиживались во время предыдущей операции, никто не остановил машину.

Здесь Вилкс и Делиньш вылезли из машины, попрощались с Будрисом и Лидумсом, которые должны были укрыться в другом месте.

Двадцать седьмого сентября Делиньш передал от имени Вилкса радиограмму в разведцентр:

Вечером двадцать восьмого сентября Лидумс приехал за Вилксом и Делиньшем на колхозной автомашине. В двух километрах от места операции они покинули автомашину и укрылись в густом мелком лесочке. До побережья оставалось два километра.

В этом лесу они просидели без огня и курева сутки. Делиньш в последний раз передал радиограмму о том, что Вилкс и Лидумс выходят в обусловленное место на берегу и ожидают катер.

В двадцать один час тридцать минут Вилкс включил беакон, поднятый на высокую сосну. Обеспечивавший прием гостей с той стороны Граф и его помощник разошлись по берегу на полтораста-двести метров и начали подавать короткие сигналы карманными фонариками.

Ночь выдалась темная — английские синоптики сумели предугадать все: низкую облачность в районе Балтийского моря, туман на побережье, отсутствие ветра, влажность воздуха. Беакон работал отлично — направленное его излучение уходило на тридцать миль в море, и катер, поймав его один раз в свои приемники, мог затем безошибочно выйти прямо к тому месту, где он был укреплен.

Вилкс почувствовал, как его охватывает дрожь. Дрожь ожидания. Боязнь провала. И в то же время какое-то странное чувство огорчения, словно ему становится жаль покидаемой земли, оставленной странной жизни, упорных и упрямых людей, с которыми он столько времени делил хлеб и воду…

Они лежали в старом, еще от войны оставшемся окопе. Вилкс все острее чувствовал жалость к себе, вечному изгнаннику, горечь по утраченной родине, на которую, неизвестно, поможет ли бог вернуться. Вилкс приподнялся на коленях, выставив ухо над бровкой окопа в сторону моря. Что-то неуловимо изменилось в мире. Что-то придвинулось со стороны, вошло в их ожидание, — чужое, беспокойное, живое. Он тронул Лидумса за плечо.

Далеко в темном море силуэтом проступало движущееся судно. Оно шло словно бы беззвучно, видимо, рокот мотора погасили самым совершенным глушителем, но оно было видно на фоне туч и темного моря, как живая тень. Может быть, оно уже давно стояло там и только теперь, поймав сигналы беакона, подало признак жизни. Катер находился примерно в полумиле от берега.

Ни звука не было слышно, но все время чувствовалось движение там, на катере. Вилкс понял, — это его мысли опережают взгляд и рассказывают ему о том, что происходит там. Там спускали лодку.

Прошло еще много минут — Вилкс не мог бы сказать — сколько, хотя все время посматривал на светящиеся стрелки часов, — и вот лодка приблизилась к берегу. Граф шагнул в воду и спросил пароль:

— Кто вы?

— Мы от Габриэля!

Граф ухватил лодку за нос и ответил:

— Люцифер ждет вас!

Лидумс, поднимаясь с земли, чему-то тихо рассмеялся. Вилкс спросил:

— Что вы?

— Странный пароль выбрали англичане: «Люцифер ждет вас!» Люцифер — это же сатана! Неужели они уверены, что все эти люди попадут в объятия самому сатане?

Вилкс не нашел, что возразить. Англичане всегда были в шпионских делах романтиками. Действительно, почему на берегу Латвии этих людей должен ждать сатана? Но Лидумс уже вышел на кромку прибоя, приглядываясь к экипажу и пассажирам лодки.