В настоящий момент весь мой левый бок от головы до ног болит и горит. Такие приступы происходят у меня неожиданно. За последние десять лет я побывал у нескольких врачей и даже обращался за помощью в местную больницу (у них должны сохраниться записи), но после облучения и прочих исследований врачи так и не смогли понять причины…
Знаете ли вы, каково это — не чувствовать своего тела от головы до пят? Вам когда-нибудь приходилось не спать всю ночь из-за боли, когда не можешь ни лежать, ни ходить, и в результате приходится сидеть и ждать утра? Я знаю, что это такое.
Я не понимаю, как правительство или кто-то ещё может ожидать, что я соглашусь на то, чтобы меня судили по стандартам обычного человека.
Он писал, обращаясь к другому такому же аутсайдеру, и на бумагу изливались его тайные слабости и тревоги:
Я никогда не имел возможности считать секс частью своей жизни — я пытался, но меня это просто не интересовало. Для меня единственная стоящая вещь в мире — это музыка, и я считаю её полной компенсацией за любые мои физические недостатки. Уверен, что никто не мог бы позавидовать такому моему счастью. Честно говоря, это всё, что у меня есть в мире — ведь у меня по сути дела нет ни матери, ни отца, ни друзей. К сожалению, я приучился не доверять людям. Обычные люди меня несколько пугают. Похоже, что их величайшее желание в жизни — это калечить и разрушать либо себя самих, либо кого-то ещё. Злое удовольствие. Возьмём, к примеру, эту войну. Буквально вчера одна женщина, пытаясь застрелить своего мужа, попала в сердце своему трёхлетнему ребёнку и убила его…
Мой оркестр и управление им, аранжировка и композиция, развитие потенциальных талантов — вот моя работа и единственное дорогое мне земное удовольствие. Оторвать меня от музыки было бы более жестоко, чем поставить к стенке и расстрелять. Мне кажется, я предпочёл бы последнее. Надеюсь, вы понимаете, почему я столь твёрдо возражаю против пребывания в каком угодно лагере, где человек должен жить по неким правилам, уставам и требованиям. Меня самого ставит в тупик свой случай. Если бы было можно жить гражданской жизнью и приносить какую-то пользу, я был бы очень рад такой возможности.
Похоже, я прошу слишком многого (и надеюсь на слишком многое), однако, будучи христианином, я никогда не стеснялся просить о вещах, которые, как мне кажется, для меня естественны. Не думаю, что это чересчур, т.к. я таков, как есть — и не по своей вине.
Хотя я вас совсем не знаю, но за этим письмом чувствую себя более свободно, чем общаясь с кем-либо поблизости.
Ближе к концу ноября ему было приказано 8 декабря прибыть в Лагерь Гражданской Общественной Службы в Мэриенвилле, Пенсильвания — лагерем руководила Церковь Братства, а расположен он был посреди леса в северо-западной части штата.
Тем временем из Национальной Служебной Комиссии пришёл ответ — ему советовали обратиться в местную призывную комиссию; в письме даже содержалась цитата из Правил о Воинской Повинности, которую он мог употребить в свою пользу. Он вновь предстал перед комиссией. Его заявление было отвергнуто, и он опять написал в Национальную Служебную Комиссию, сообщая об этом случае следующее:
Местная комиссия вообще не стала рассматривать моё дело. Этого следовало ожидать, учитывая её изначальное предубеждение. Они устроили целый фарс — заставили меня предстать перед комиссией по работе с заявлениями, состоявшей исключительно из белых, которая, дослушав меня до половины, заявила, что это дело им не подведомственно (несмотря на то, что я показал им ваше письмо).
Они даже не заглянули в параграф 652.11 Правил о Воинской Повинности, что показывает их злобный настрой. Если бы они были искренни, то изучили бы этот параграф и по крайней мере обсудили бы его со мной.
Я, чувствуя себя совсем не здоровым и будучи уверен, что любой врач подтвердит это, сказал им, что, наверное, не прибуду в назначенное время — разумеется, их это очень позабавило. Они заговорили о тюрьме, а это уже позабавило меня. Ганди, Сталин, Христос и многие другие люди, боровшиеся за правое дело, знают, что такое тюрьма.
В обращении с неграми никогда не будет никакой справедливости, если сами негры не будут допущены к решению вопросов. Должен сказать, что ваша комиссия отнеслась ко мне весьма справедливо. А от нашей несёт гитлеризмом. Может быть, вы что-нибудь мне посоветуете?
Через три дня он опять написал им:
Прилагаю два письма — или, скорее, конверта, которые говорят сами за себя [вновь адресованные Герману Пулу Блаунту (цветн.)], если у меня и были какие-то сомнения относительно предубеждённого отношения к моему делу и несправедливости комиссии, которая (как я уже писал) не захотела даже взглянуть на параграф, на который вы советовали мне обратить её внимание. К сожалению, я живу не в части США, а скорее в районе, более похожем на державу Оси, которая убеждена, что ни один негр никогда не сможет рассчитывать на правосудие.
Я думал, что моё дело будет рассмотрено с пониманием и симпатией; однако всё это ожесточило меня до такой степени, что я спрашиваю себя: есть ли у негра право быть христианином и существует ли хотя бы слабая возможность ожидать от какого-нибудь белого человека справедливого отношения к моей расе?
Прежде я избегал вступать в какие бы то ни было организации — к чему бы они ни стремились. Сейчас, поскольку обстоятельства вынуждают меня поступиться тем, что (как я наконец понял) было эгоистической позицией, я, по всей вероятности, стану Адвентистом Седьмого Дня — я всегда восхищался этой церковью и жертвовал ей. Если возможно, я просил бы вас позвонить мне (за мой счёт) утром в среду или четверг до 12-ти, чтобы как можно скорее довести до моего сведения любые ваши советы или предложения.
2 декабря он получил сочувственную записку от Дж. Н. Уивера, главы отдела лагерей для религиозных отказников Национальной Служебной Комиссии; в ней говорилось, что когда он прибудет в лагерь, ему будет сделано ещё одно обследование, и он будет освобождён от службы, если не подойдёт по состоянию здоровья. В конце письма говорилось: «Советую Вам послать свой отчёт в лагерь, и мы сделаем всё, что в наших силах, чтобы Вам было оказано справедливое обращение.»
8 декабря Сонни не явился в 48-й лагерь. Через неделю за ним пришли и забрали его в место для содержания симулянтов и подрывных элементов, устроенное в старом здании почты неподалёку от его дома. Его родственники, всё ещё оскорблённые и сердитые, отказались от всяких сношений с ним. Навещать его приходили только жена и дочь его брата Роберта; они видели, что он целыми днями пишет письма своей прикованной к постели двоюродной бабке, ФБР и президенту Рузвельту.
После Рождества состоялись слушания по его делу; Сонни пришёл на них готовым, с Библией в руке. Он защищал свою точку зрения, цитируя главы и стихи из Библии, выступая против войны и любых форм убийства, однако не заявлял о своей принадлежности к какой-либо церкви или о вере в какую-либо традиционную религиозную доктрину.
Это был смелый и дерзкий поступок. Чёрные на Юге не слишком охотно ходили в суд, и уж разумеется, никогда не выступали против правительства Соединённых Штатов. Это было настолько рискованное дело, что судье оно показалось интересным, даже (в каком-то извращённом смысле) многообещающим. Он противопоставлял толкованиям Сонни свои собственные — в южно-протестантской манере — и на несколько минут это странное интеллектуальное состязание оживило сонное заседание. Судья признал, что Сонни разбирается в Библии, но сказал, что непринадлежность Сонни к церкви в этом случае выглядит ещё более загадочно. Однако через несколько минут исход дела показался совершенно ясным, и тогда Сонни «поднял ставку», пообещав, что если его вынудят научиться убивать, то он применит это умение без предубеждения и прежде всего убьёт одного из капитанов или генералов. Тут уже судье надоели все эти намёки. Он сказал: «Я ещё никогда не видел такого ниггера.» «Да», — ответил Сонни, — «и никогда больше не увидите.» Судья приговорил его к содержанию в тюрьме графства Уокер в Джаспере, Алабама — до тех пор, пока по делу не будет вынесено окончательное решение.