В середине сентября — чаще всего 8 сентября (ст. ст.) — в праздник Рождества Богородицы (хотя могли быть и другие числа) — в мастерских происходили «засидки» — то есть праздник начала рабочего года. К этому дню доставали и поправляли убираемые на лето лампы — мыли их, заправляли, меняли треснувшие стекла. В день засидок одевались по-праздничному, мазали волосы маслом и днем ходили в церковь. Вечером зажигали лампу и ждали выхода хозяина. Из «хозяйской» выносили угощение: колбасу, хлеб, селедку, нарезанный ломтями арбуз, яблоки, непременно огромную четвертную бутыль водки. Выходил принаряженный хозяин, становился перед иконой, возле которой по этому случаю возжигали лампадку, и громко читал молитву. Все истово крестились. Потом хозяин мог обратиться к мастерам с речью, благодаря за работу и желая дальнейших успехов — себе на пользу и хозяину не в убыток, и раздавал небольшую денежную «награду» — обычно по 30–40 копеек мастеру и по пятачку на ученика, затем наливал себе водки, выпивал ее и приглашал мастеров угощаться. Все, включая детей, тоже выпивали по стакану. Посидев немного с работниками, хозяин уходил к себе: у него в этот день обычно бывали гости.
Мастера распивали четвертную и уходили добавлять в трактир. Ученики доедали угощение, прибирались и усаживались играть в карты.
Пьянство после «засидок» могло продолжаться до трех-четырех дней, и за это время мастера чаще всего основательно пропивались. Ученики только и успевали бегать к закладчикам, которые принимали любые предметы одежды и обуви и охотно выдавали вместо них небольшие денежные суммы с придачей «сменки». Принесут, к примеру, сапоги — закладчик выдаст рубль и другие сапоги, похуже. В конце загульных дней мастер вполне мог остаться в затрапезном халате чуть не на голое тело и в опорках на ногах.
В целом быт в мастерских был неказистый. И. Е. Забелин описывал житье одного сапожника, у которого снимал угол: «Он жил на Солянке, в доме Терского в переулке в гору на Покровку, в нижнем этаже со сводами. И сам он очень теснился, занимая с женой очень небольшое помещение за стеклянной перегородкой от большой рабочей комнаты, в которой жили человек 8 рабочих, в том числе 4 мальчика…. Здесь я узнал, что такое ремесленный быт. Узнал шпандырь, липку и прочие принадлежности работ, полную зависимость несчастного хозяина от мастеров, которые пьянствовали, заказы не исполняли, ругались как ни есть хуже. При этом грязь, духота от кожи и махорки. Иногда веселые песни и благодушное расположение нравов и поведения… Стол был очень простой — щи да каша, что ели и рабочие, и хозяева. Каша была несменяема, а хлеба разнообразились. По воскресеньям жареный картофель или пироги… Рабочие или пели, или ругались, наказывали учеников, или галдели так ни о чем, или хозяин кричал с ними, иногда брань хозяина с хозяйкой»[265].
Владельцам мастерских полагалось иметь «промысловое свидетельство», в котором указывались род занятий и число работников в мастерской. Свидетельство стоило денег, и чем больше имелось работников, тем большую сумму приходилось за него выкладывать. Естественно, что хозяева всячески старались преуменьшить численность своих мастеров. Время от времени ремесленная или городская управа присылала внезапные проверки промысловых свидетельств, и каждый раз это вызывало легкую панику в мастерских. Либо все до единого хозяева вдруг оказывались в отсутствии, либо рабочие принимались усердно прятаться по чуланам и чердакам. Все успокаивалось, только когда присланный чиновник наконец уходил.
Уже в 1840 году в Москве числилось 2989 ремесленных заведений, а еще 198 заводов и 884 фабрики (в основном очень небольших), на которых работало 70 209 человек. Фабрично-заводскими районами были по преимуществу Кожевники, Пресня, Сущево, Преображенское, Рогожская слобода, а также Немецкая слобода с окрестностями и Лефортово. Позднее и число предприятий, и количество работников возросло в разы. Крестьяне, приезжавшие в Москву для работы на фабрике или заводе («фабричные»), подчинялись целому ряду специально разработанных полицейских правил.
В «Счетной книжке, выдаваемой… фабрикантами и заводчиками своим рабочим для ведения вернейших расчетов на фабрике или заведении», изданной в конце 1830-х годов с разрешения московского обер-полицмейстера генерал-майора Л. М. Цынского, помещался текст типового договора рабочего с нанимателем:
«Работник… такой-то договорился жить (вписывались условия проживания, к примеру: на хозяйском содержании), от сего… числа в год 184… по число… 184… года ценою по… (вписывался размер заработка, например: 14 рублей) в месяц, никуда не отходить, быть в послушании, прогулы, пьянство, самовольство, лености не делать, исполнять как значится в напечатанном при сем Общем правиле, все поступки вписывать в сей книжке в штраф или представлять начальству. Срок паспорта число… 184… года». Ниже помещались «Общие правила, объявленные от конторы»:
«На основании Указа 24 мая 1835 года Высочайше утвержденного положения об отношениях между хозяевами фабричных заведений и рабочими людьми, поступающими на оные по найму…
Определяющийся на фабрике обязан каждый жить на оной до истечения срока своего паспорта….
Все рабочие должны каждый явиться к работе в назначенное время в течение десяти минут.
Не явившийся на работе за пьянство поутру до обеда штрафуется двумя рублями, а за целый день пятью рублями.
В праздничные дни должен каждый быть дома в 10 часов летом, а зимою в 7 часов вечера.
В рабочие дни никто не может сойти со двора; ежели случится надобность в том, то обязан просить позволения у хозяина или приказчика.
Никто не может принимать к себе знакомых, ни земляков в корпус или кухню, не получив позволения от хозяина или приказчика; виновный штрафуется 2 рублями.
За неисправную работу штрафуется по усмотрению хозяина и мастеров.
В мастерских рабочими соблюдается тишина и спокойствие, а нарушители оного штрафуются каждый пятью рублями.
Рабочие нигде в заведении не могут курить табаку; ежели откроется виновный, то штрафуется двумя рублями в первый раз, а в другой раз штрафуется пятью рублями и ссылается <с фабрики>.
Виновный в краже предается суду полиции.
За открытие кражи выдается каждому кто откроет или поймает вора 2 рубля в награду…
По очереди находится дневальный в каждой мастерской, который имеет обязанность наблюдать… за чистотой, нарушителя… тотчас объявляет, а за укрытие штрафуется двумя рублями.
Никто не смеет приносить в корпус и кухню ни в праздник, ни в будни никаких напитков; виновный штрафуется пятью рублями.
Воспрещается кулачный бой, борьба и всякого рода невежества и буйство, а равно игра в орлянку, в карты на деньги и прочие противозаконные игры не позволяются, а нарушители оного штрафуются по мере вины.
За грубость же, дерзкие поступки против хозяина или приказчика неминуемо подвергается представлению к полицейскому начальству для строгого наказания.
Ежели в случае проверки товара на фабрике или в заведении находится пропажа, то за оное по мере пропажи с каждого вычтено будет по расчету, и обязываются все друг за другом смотреть, чтобы оное не случилось, а кто вора поймает, тот получает в награду 5 рублей»[266].
Патриархальность, присущая ремесленным мастерским, первоначально была свойственна и фабричной жизни. Вплоть до 1850-х, даже 1860-х годов хороший фабрикант считал своим долгом лично обучиться всем тонкостям производства, чтобы уметь делать все то же, что и его рабочие. Особенно в этом отношении выделялись владельцы ткацких фабрик, среди которых были и весьма искусные ткачи. В отношениях с рабочими у большинства фабрикантов возникали столь ценимые вообще в России почти семейные отношения. Фабрикант «стоит в близком отношении со своим рабочим, — писал Н. Скавронский, — …он нередко делит с ним и радость, и горе: есть лишняя копейка — и выпьют вместе, нет — работник и подождет на хозяине. „Ничего, брат, ничего, с кем не бывает!“ Нередко и едят они вместе, работник и с хозяйкой речь ведет, хозяин и хозяйка иногда даже и крестят у работника»[267]. При этом в фабричный быт переносились нравы и обычаи небольших мастерских: рабочий был неприхотлив в быту и жил на казарменном положении рядом со станком (нередко и спал на верстаке или наборном столе), ел в хозяйской «застольной» что дадут, не требовал ежемесячного расчета и работал ненормированный день, сколько требовалось. При этом хозяин был его постоянным заступником перед властями, помогал в случае какой-либо экстренности и делом, и деньгами, призирал, если требовалось, вдов и сирот своих работников, прощал мелкие прегрешения и на праздники, иногда довольно надолго, отпускал в деревню. Трудно себе представить, но на протяжении первой половины века большинство московских предприятий на лето просто закрывалось: после Петрова дня на них некому было работать.