- Так вы ничего не знаете?… О, так послушайте:

Надобно знать, что бабушка моя, лет шестьдесят тому назад, ездила в Париж и была там в большой моде. (…) Однажды при дворе она проиграла на слово герцогу Орлеанскому что-то очень много… Покойный дедушка… вышел из себя, принес счеты, доказал ей, что в полгода они издержали полмиллиона, что под Парижем нет у них ни подмосковной, ни саратовской деревни, и начисто отказался от платежа. (…)

Она выбрала три карты, поставила их одну за другою: все три выиграли…

- Как! - сказал Нарумов,-у тебя есть бабушка, которая угадывает три карты сряду, а ты до сих пор не перенял у ней ее кабалистики?

- Да, черта с два! - отвечал Томский,-у ней было четверо сынов, в том числе и мой отец: все четыре отчаянные игроки, и ни одному не открыла она своей тайны, хоть это было бы не худо… Но вот что мне рассказывал дядя. Покойный Чаплицкий, тот самый, который умер в нищете, промотав миллионы, однажды в молодости своей проиграл… около трехсот тысяч. Он был в отчаянии. Бабушка… сжалилась над Чаплицким. Она дала ему три карты, с тем, чтоб он поставил их одну за другою, и взяла с него честное слово впредь уже никогда не играть… Чаплицкий поставил на первую карту пятьдесят тысяч и выиграл соника… отыгрался и остался еще в выигрыше… Однако пора спать: уже без четверти шесть.

Употребление числительных в тексте настолько органично, что, на первый взгляд, кажется: нет основания говорить об их особой стилистической функции. Действительно, сочетания в пятом часу, три карты, четверо сыновей выполняют чисто информативную функцию и не выделяются особой экспрессией. Однако в художественном контексте, где каждое слово имеет определенное эстетическое значение, они также не остаются нейтральными, хотя их художественное значение открывается не сразу.

Догадка об особом экспрессивном значении числительных в этом пушкинском тексте возникает у нас, когда мы замечаем их необычную частотность в речи. Действительно, числительные в этом случае оказываются «движущей пружиной» сюжета, что подтверждается дальнейшим повествованием.

По экспрессивной насыщенности не все числительные равноценны, экспрессивная нагрузка некоторых очевидна: промотав миллионы, проиграл около трехсот тысяч, иные же постепенно вовлекаются в систему выразительных средств художественной речи. Так, вначале мы не замечаем дополнительного значения первого в тексте сочетания с числительным: в пятом часу. Однако указание на время не случайно, точное определение времени при повторном упоминании: до пяти часов сидит с нами! - акцентирует внимание на числительном, подчеркивая незаурядность описываемой беседы. Тем более, что оно дается в предположении, насыщенном экспрессивными элементами: фразеологизм отроду не брал, противопоставление не брал (т.е. не играет), а сидит с нами, восклицательная интонация, - и числительное на этом фоне получает также оценочное значение. Окончательно его стилистическая роль проясняется в конце цитированного отрывка, где вновь указывается точное время, и мы невольно сопоставляем: в пятом часу - уже без четверти шесть.

Стилистически значимые числительные Пушкин как бы подчеркивает, стараясь обратить на них внимание читателя. Так, «малозаметное» число, «спрятанное» в сложной основе прилагательного: осьмидесятилетняя старуха, подготовило восприятие следующего - лет шестьдесят тому назад, сочетание с неопределенно-количественным словом что-то очень много подводит к оценке денежной суммы - полмиллиона. Контекст убеждает, что за этими словами нет преувеличения, и это подчеркивает их экспрессию.

Числительное в сочетании три карты, воспринимаемое нами при первом его употреблении как нейтральное, обретает экспрессивную окраску по мере его повторения в тексте. Актуализация этого числительного способствует субстантивация, присоединение к нему определительного местоимения: все три выиграли. Многократное обыгрывание этого числительного в тексте создает вокруг него особый экспрессивный ореол.

Повторение основы числительного и субстантивация его в следующем абзаце выделяют сочетание было четверо сыновей, все четыре отчаянные игроки. Далее читатель, уже как бы «нацеленный» на стилистическое выделение числительных, в рассказе Томского воспринимает - как экспрессивные - наименования больших денежных сумм. Гиперболизация промотав миллионы, сгущение в тексте составных числительных наглядно отражают «денежную лихорадку» обезумевших в жажде успеха игроков. Так под пером художника слова «самая неэмоциональная» часть речи становиться действенным средством выразительности, раскрывая свои возможности.

Стилистическое освоение имени числительного в художественной речи было связано со стремлением писаетлей-реалистов использовать все языковые средства, вопреки искусственным ограничениям, выдвигаемым требованиям «приятности», «хорошего слога», «поэтичности». Не случайно умелое применение числительных отличает писателей, выступавших за сближение литературного языка с разговорным, за демократизацию поэзии.

Стилистическое использование имени числительного в поэтической речи заслуживает особого внимания, поскольку «язык богов» в начальный период развития российской словесности представлялся многим недоступным для информации, которую передают числительные.

Включение этой части речи в стихотворный язык было обусловлено расширением тематики русской поэзии, разработки новых форм, обновлением образных средств. Такая демократизация поэтической речи связана прежде сего с творчеством Н.А. Некрасова. на примере его произведений и покажем освоение имени числительного в стихотворном тексте.

Н.А. Некрасов с особой настойчивостью употреблял числительные, в чем литераторы, враждебные революционно-демократическому направлению, видели «унижение» поэзии. Его современники, например, сочли непозволительным «прозаизмом» указание времени в таком контексте: Вчерашний день, часу в шестом, зашел я на Сенную. Там били женщину кнутом, крестьянку молодую. Однако, несмотря на нападки критики, Некрасов не желал делать уступок условностям поэтической речи и последовательно демонстрировал возможность стилистического использования числительных наряду с другими частями речи в стихотворном тексте.

Особенной «дерзостью» было употребление поэтом числительных в сатирических произведениях, вскрывающих незаконные прибыли новоявленных финансистов: В нашем банке заседают пять ростовщиков… Меж собой распределяют весь наличный капитал из осьми… а выручают сорок… Виртуозно вставляя в стихотворные строки длинные и «неизящные» числа, поэт иронически комментирует убедительность «языка цифр»: Дал он [Шкурин] рабочему квас превосходный! Этим и наша достигнута цель… быстро в артели упал аппетит на двадцать два с половиной процента. Я умолкаю… графа дивиденда красноречивее слов говорит.

Столь радикальное решение проблемы числительных в поэтической речи потребовало и обновления ее лексики. Такие слова, как артель, процент, дивиденд, биржа, комитет и под., ранее считались недопустимыми в поэтическом контексте, но Некрасов нарушает эти запреты, расширяя границы поэтического словаря.

В художественной речи еще в начале прошлого века наметилась и другая традиция стилистического использования числительных: их экспрессивная окраска могла быть обусловлена вовлечением некоторых из них в систему изобразительных средств народной поэзии. Поэтому в произведениях, близких к фольклору, традиционно используются числительные, имеющие особое, символическое значение - три, семь, сорок, сто и др. Обращение к ним поэтов объясняется стремлением к стилизации, воспроизведению народных средств образности речи: Три девицы, семь богатырей, тридцать три богатыря - у Пушкина; «Двенадцать» Блока и т.д. Примеры стилистической актуализации таких числительных, окруженных особым экспрессивным ореолом, встречаются в заглавиях произведений современных писателей и публицистов: «Семь пар нечистых» (Кав.); «Три кита современной экономики» (из газ.).

Употребление некоторых числительных в переносном значении, как тропов, также может быть сильным источником речевой экспрессии. Большие числа используются для гиперболизации: тысяча мелочей, «Мильон терзаний»; в одну секунду; До тебя мне дойти нелегко, а до смерти - четыре шага (Сурк.).