– Уходи отсюда! – рявкнул он на оторопевшую Машу. – Ну? На выход, быстро!

Почти ничего не соображая, она бросилась назад. Сердце колошматило в горле, норовя порвать тонкую кожу. В ногах вдруг проснулась холодная усталость, и в мельтешении перед глазами иногда выныривали стены, от которых каким‑то чудом удавалось уворачиваться. В галерее пришлось притормозить, потому что каждый вздох жёг разодранную гортань. Но она шла, хоть и держалась рукой за стены.

У дверей чуть не упала на колени и поняла, что сил больше нет.

– Что же такое, – пробормотал Миф, явившись из пустоты и тишины через пару тяжёлых выдохов.

Он поднял Машу за талию и подтолкнул к дверям. Она подчинилась, как давно сломанные часы – надави на стрелку, и тикнет пару раз.

– Так, – говорил он жёстко. Маша не видела его лица. Она ничего не видела перед собой. – Возвращаемся в город. Ничего мы не сделаем. Возвращаемся, я сказал. Её отвезите домой.

На заднем сидении служебной машины она не спала – наблюдала за мельтешением огней и чувствовала, как непоправимо теряет что‑то важное. Время, да. Блестящие ртутные шарики. Они всё дальше от больницы. Нужно толкнуть дверь и выйти. Автобусы, наверное, уже не ходят. Зачем ей автобусы?

Маша трясла головой, временно возвращая себе ясность мысли, и тут же снова впадала в полубред. Происходящее казалось кошмаром.

«Нужно забраться на крышу и прыгнуть», – серьёзно подумала она. – «Когда падаешь во сне, всегда просыпаешься у самой земли».

Маша посмотрела на проплывающие высотки.

«Надо назад. Жаль, автобусы уже не ходят. Пешком тяжело».

– Выпей чего‑нибудь горячего и ложись спать, – сказала ей женщина в белом халате поверх формы. Кажется, это было у крыльца общежития.

Она не помнила, как добралась до комнаты, а там, не раздеваясь, рухнула на кровать. Казалось, что дверь откроется, и войдёт Сабрина. Скажет: «Быстро ложись спать, завтра вставать рано». Или ещё: «Графики ещё чертить, а уже поздно. Когда эта практика кончится».

Маша подняла голову: часы показывали полночь.

– Можно?

Она не поняла, откуда идёт голос, оглянулась на дверь: там стояла девушка в красном домашнем халате. Она заискивающе улыбнулась. Маша подумала, что нужно улыбнуться в ответ и не смогла.

– Прости, что так поздно. У тебя есть минутка?

Маша с трудом села на кровати, голова была тяжёлой и пустой – внутри только ветер.

– Проходи, – кивнула она и зажмурилась от боли.

Альбина обошла комнату по кругу, перевернула на письменном столе какой‑то учебник, коснулась брошенного на спинку кровати полотенца, у окна поправила отогнутый уголок занавески.

– Как у тебя дела?

Маша наблюдала за ней из‑под ресниц, вздрогнула, как от холода.

– У меня плохо. Очень плохо.

Альбина замерла у приколотого к обоям плаката: домик в заснеженных горах. Обернулась.

– А что случилось?

– Демоны! – Маша не знала, что всё ещё способна кричать. – Отстань от меня уже! Тебе что, приятно слушать о чужих проблемах?

Альбина отшатнулась, её лицо сделалось несчастным. Оно и было‑то не очень весёлым, а сейчас уголки губ поползли вниз, дрогнули в плаксивой гримасе. Она сжалась, как будто ожидала удара.

– Я…

– Уходи, – тихо попросила Маша. – Давай… поболтаем потом.

Та скривилась, сжала кулаки. Зашипела, как раскалённая сковорода под ледяной водой:

– Когда мне плохо, мне даже поговорить не с кем! Все прогоняют. Посмотрим‑посмотрим, я найду, чем тебе ответить.

Когда дверь захлопнулась, Маша снова легла и посильнее зажмурилась. Не помогало. Ничего не помогало. Хотелось то ли выть, бросаясь на стены, то ли искать самую высокую крышу, то ли бежать к Мифу и вытрясти из него всю душу за то, что он… а что он?

Маша поднялась, схватила со стола первую попавшуюся чашку и пошла на кухню, почти не соображая, что делает. Несмотря на поздний час, в некоторых комнатах горел свет, и из‑за приоткрытых дверей доносились голоса. Она упрямо шла, едва не столкнула первокурсницу, вышедшую из душа с полотенцем на голове.

В кухне стоял приторный запах подгоревшей варёной картошки. Маша выключила газ, зачем‑то поменяла местами две чужие миски на столе и села. Кружка выпала из обессиливших пальцев.

Сколько она просидела, уткнувшись лбом в стол, уже не вспомнить. Кто‑то взял Машу за плечи. Кто‑то, охая, подобрал с пола осколки.

– Слышишь?

Она как будто вынырнула, увидела встревоженное лицо Ника, потом Лялю с веником наперевес.

– Мы уже всё знаем, – сказала она судейским басом. – Мы тебя ждали в фойе, а ты через чёрный вход зашла.

Горестно помолчали. Маша протянула Нику руку запястьем вверх.

– Мне какой‑то укол сделали, наверное, успокоительное. Хотя я в истерике не билась. – Ей почему‑то стало очень важно это объяснить, и чтобы он поверил. – Но я не могу спать.

Он хмурился. Ляля молча опустилась на соседний стул.

– Миф был на кафедре, когда ты позвонила, – сказал, наконец, Ник. – Это вообще случайно вышло, что он там задержался. Ну, вот и приехал быстро. Ты не рассказывай пока, если не можешь. Мы и так видим, что ничего хорошего.

– Чаю хочешь? – строго поинтересовалась Ляля. – Только я сейчас другую кружку принесу.

– А можно? – Маша попробовала улыбнуться, но губы сами поехали куда‑то в сторону, и она поняла, что плачет, уткнувшись в локоть Ника.

Слёзы не принесли облегчения, скорее наоборот – всколыхнули в душе мутную болотную жижу, заставили вспоминать всё с самого начала. Бессмысленные попытки представить, как всё могло бы случиться по другому. Ник погладил её по волосам.

– Соберись. Ей как никогда нужна твоя помощь. Подумай, что Сабрине сейчас в десять раз хуже, чем нам. Так что соберись, поспи, и завтра мы все вместе подумаем, что делать. И сделаем. Не может быть, чтобы она не вернулась.

Маша закивала, потому что не получалось говорить сквозь слёзы.

Да, нужно взять себя в руки. Да, истерикой никому не поможешь. Да, она сильная. Да, да, да…

Спала она или нет – Маша так и не поняла. Перед глазами мелькали заплетённые паутиной потолки, колонны в алом свете маячков, провалы‑двери, снова паутинные потолки. Потом раздался стук. Она вскочила с кровати, отчаянно соображая, кто же может стучать по колонне.

– Маша? С тобой там всё в порядке? – послышался приглушённый взволнованный голос.

Ещё не очень сжившись с пространством, она поплелась открывать дверь. Оказалось, что небо уже совсем светлое, в небе носятся громогласные стрижи, а часы показывают семь утра.

На пороге стоял Миф.

– Разрешишь пройти? Ох, как у тебя душно, я открою окно.

Пока он возился с задвижками, Маша снова присела на кровать. Она чувствовала себя разбитой, шею и лоб покрывала лихорадочная испарина.

– Еле нашёл тебя, – сообщил Миф, верхом садясь на стул и складывая руки на его спинке. Стёкла очков так блестели, что Маша не могла рассмотреть выражение его глаз. – Ну что, пришла в себя? Продолжим разбираться?

Машу бросило в жар от мысли, что ей придётся снова пересказывать вчерашние события. Она открыла было рот, но тут же закрыла. Миф заговорил первым.

– Понимаешь, – он замолчал, берясь протирать очки краем рубашки. – Понимаешь, я сам занимался этим объектом несколько лет назад, ничего особенного не нашёл и бросил, потому что появились другие дела. Если честно, я до сих пор не очень понимаю, что случилось с твоей подругой, ну нет в больнице никакой аномальной активности. Но раз уж ты утверждаешь, что она не могла так… пошутить, то будем искать. Самый лучший вариант, который я вижу: она заблудилась. Сама же видела, какие там катакомбы.

– Но у Сабрины была карта и фонарик. – Маша вдруг обнаружила, что её голос дрожит. – Я не представляю…

– Ша! – остановил её Миф. – Мало ли, что случилось – упала, например, в провал и подвернула ногу. Ну не будем пугаться раньше времени. Да и я не о том. Знаешь, Маша, я всю ночь думал над тем, что ты мне рассказала.

Она слушала, бессильно опустив руки на колени, а Миф говорил. Его голос мягкими бинтами пеленал её панику, не давал ей вырваться наружу.