— Симона, естественно!

— Она взимает страховые сборы за сгоревшие магазины игрушек.

— Это что значит?

— В магазинах игрушек продается и пиротехника, которая легко взрывается. Некоторое время тому назад это произошло уже во втором магазине.

Старик только вопросительно смотрит на меня. Я рад-радешенек, что в этот момент подошла стюардесса, чтобы убрать со стола, мне все труднее говорить со стариком о Симоне.

На борту много новых людей. Из офицеров я никого не знаю. Трех исследователей-кораблестроителей, которые с помощью новых лагов хотят собрать какие-то данные о поведении корабля при крайних положениях руля, еще не видно. Появляется только маленький черноволосый Кёрнер, физик-ядерщик, которого я знаю еще по первому рейсу. Сейчас он один представляет исследователей. Его специальность — экспериментальная физика.

По окрашенной в красный цвет палубе я иду в носовую часть корабля. Штормтрап для лоцманов уже спущен. Правый борт корабля сильно запачкан. С этой стороны производилась погрузка. Хотя шланги для мытья уже подключены, матросов не видно. Вероятно, настоящая уборка на корабле начнется только после выхода в море. Трубы на линии отвода отработанного газа еще сваривают. Похоже, их повредил грейфер крана.

В свете заходящего солнца я делаю цветные снимки: оранжево-красный буй с надписью «Отто Ган», рядом окрашенный черно-красный пожарный ящик, между двумя красными белые стойки леерного ограждения, а за ними отвалы железной руды. Если я слегка преклоню колени, то вмещу в снимок еще ажурный рисунок гигантского погрузочно-разгрузочного мостового крана над всем этим в качестве графического элемента ко всем цветным пятнам картинки.

Час спустя стемнело. Линию отбора отработанного газа еще сваривают. На фоне белой корабельной стены ослепительные вспышки сварки создают розово-фиолетовые рефлексы, которые выглядят очень эффектно.

У старика есть время для меня. Свою каюту он прибрал. Я слышу от него, что линия отбора отработанного газа не повреждена грейфером погрузочного крана, а просто проржавела от старости.

— Корабль прослужил уже прилично, — говорит старик, — десять лет — это не мелочь. Когда придем в Дурбан, корабль проведет в море в общей сложности уже две тысячи дней, считая и якорные стоянки.

По всем стандартам, для современного корабля это долгая жизнь. Но не для «Отто Гана». Этот корабль содержат в таком хорошем состоянии, как, вероятно, ни один другой корабль в мире. «…В иностранных портах должен находить сторонников для федеративной республики», — говорится в официальных документах компании. Когда я впервые увидел корабль на пирсе в Бремерхафене с едва различимыми контурами в тумане, то был разочарован: ничего особенного, корабль, как все другие, только немного странно построен, необычный силуэт, надстройка с капитанским мостиком выдвинута далеко вперед, а на полуюте перед надстройкой с жилой зоной странные крышки и смешной кран.

С тех пор я снова и снова спрашиваю себя, почему этот чудо-реактор встроен в такой «обычный» корабль. Казалось, что для конструкторов кораблей ядерный век еще не наступил. А специалисты по интерьеру последние десятилетия вообще проспали: нигде даже намека на масштабность и новые тенденции. Зато налицо видимые знаки ложной бережливости и все мыслимые параллели с социальным жилищным строительством.

Лестницы в передней надстройке вообще не могли быть более жалкими. Выложенные поливинилхлоридом ступени с алюминиевыми порожками, покрытые красным пластиком поручни перил, поддерживаемые своего рода забором, состоящим из круглых и четырехгранных штырей. Это чередование круглых и четырехгранных штырей кто-то наверняка посчитал конструктивной находкой. Внизу лежит зеленая кокосовая дорожка метровой ширины. На ней — два половика из зеленой резины, и на них еще соответственно по одной влажной половой тряпке.

— Под атомоходом я представлял себе невероятно современный, а не построенный по обычной схеме корабль, — сказал я старику, — даже транспортный корабль для перевозки войск не мог быть более будничным и более лишенным фантазии, чем «Отто Ган».

— Государственный пароход, — говорит старик. — А что ты вообще хочешь от государства?

— Боцман еще на борту?

— Какой?

— Да этот чудак, кстати, как его зовут?

— Ты имеешь в виду Вильдапфеля? — спрашивает старик.

— Да, его. Чудная фамилия!

— Он, возможно, еще здесь. Но точно я не знаю, я же в последних рейсах не участвовал.

Затем я спрашиваю:

— Как ты, собственно говоря, попал на каботажный пароход, твоя жена мне об этом рассказала…

— Да? Рассказала? — говорит старик. — Это долгая история. Я расскажу тебе ее только в том случае, если ты расскажешь мне как Симона, — как ты говоришь, — разыскала тебя.

— Это еще более длинная история, — пытаюсь я уклониться.

И мы оба сидим и предаемся нашим мыслям.

— Позволь спросить, что же ты хочешь «наскрести» о корабле? — слышу я наконец голос старика.

Я трясу головой, будто хочу избавиться от посторонних звуков, потом отвечаю:

— Репортаж, еще один репортаж, что же еще? Я же всегда был репортером. И все еще продолжаю им быть. Если бы мне пришлось придумать сюжет, фабулу, то это показалось бы мне нелепым. Я все еще нахожу действительность, как она есть, достаточно интересной. В принципе на титульном листе книги «Лодка» должно было бы стоять слово «репортаж», а не «роман».

— А почему ее не назвали репортаж? Разве не ты сам вставил слово «роман»?

— Нет, издательство. Репортаж у нас в стране считается слегка дискриминированным жанром. Это должен был быть роман. Так это принято у мещан.

Я глубоко вздыхаю и продолжаю говорить, не выпуская старика из вида:

— И кроме того это произошло из-за тебя. Ты же прочитал рукопись и сказал: «Просто здорово, что изображенные образы не имеют прототипов».

И тут старик ухмыльнулся:

— Остряк! — и спросил, отправил ли я уже так называемые «маммилеттерс» («мамочкины письма», или «письма для мамочки»).

— «Маммилеттерс» — а что это такое?

— А ты этого не знаешь? Три раза с борта в адрес пароходства посылается телекс с информацией для родственников. Например: местонахождение корабля, адрес агента в Дурбане. Пароходство копирует тексты телексов и рассылает эту информацию в конвертах с написанными адресами.

— Какой сервис! Я чувствую себя по-настоящему обслуженным!

— Ха! — говорит старик и ухмыляется. — Конверт отправится на землю еще сегодня вечером.

При подъеме на мостик я жалуюсь:

— Пластиковые поручни перил в проходах сконструированы неправильно. Когда по ним скользят руки, они заряжаются электричеством. А если при этом пальцы коснутся металлических деталей нижней части, то человек получает приличный электрический удар.

— А зачем ты хватаешься за перила? Ты что — женщина? — парирует старик.

— Хорошо! Впредь я буду остерегаться этих разрядов. Скажу себе, что на приличные перила, наверное, не хватило денег.

Теперь порт освещен желтыми противотуманными светильниками и голубовато-белыми лампами. Нефтеочистительные заводы подвесили на различной высоте красные предупредительные лампы. Краны с крайне высоко установленными эстакадами усеяны лампами белого цвета, которые светятся, как на елке. Каждый кран имеет наверху красный предупредительный сигнал. К нам подплывает буксир и начинает разворачиваться по ветру. Наши надстройки, освещенные «зонненбреннерами» («солнечными горелками»), четко вырисовываются на фоне темного неба. Второй буксир, который, вероятно, будет толкателем, держится по правую сторону, направив свой нос прямо против нашего борта, готовый принять швартовые концы. Лоцман подходного фарватера уже на борту. Портовый лоцман, который будет командовать буксирами, еще не прибыл. Сейчас время отлива.

— Осадка спереди у нас восемь метров, сзади — восемь метров пятьдесят, — слышу я голос старика.