— Передайте советским руководителям, что меня как человека Асада они могут не принимать и даже не разговаривать со мной, — сказал тогда Хафез Асад. — Но сейчас я прибыл как президент Асад, представляющий сирийский народ, сирийское государство. Со мной весь состав партийного государственного и военного руководства. Как можно так поступать с нами, столько держать в приемной?!

Уговоры не помогали. Мухитдинов позвонил Брежневу: «Хорошо было бы, чтобы зашел Косыгин». — «Сейчас он зайдет к вам».

«Появился Алексей Николаевич. Улыбаясь, как будто ничего не случилось, поговорил с Асадом, затем с каждым в отдельности, рассказал несколько интересных фактов из истории дипломатии. Слегка коснулся нашего положения и сказал:

— Я за вами пришел. Все наши товарищи ждут. Пойдемте.

Асад, поколебавшись, обратился к присутствующим:

— Как, пойдем?

Все встали и пошли».

О неприятном инциденте деликатные сирийцы больше не вспоминали. Но и Брежнев, изрядно перетрухнув поначалу — все-таки огромный скандал! — позже делал вид, что ничего особенного не произошло. На долю премьера отводили страны соцлагеря — по терминологии тех лет, Финляндию…

…Много лет назад, не в самые лучшие дни в истории наших отношений с северным соседом, фронтовой журналист Александр Трифонович Твардовский увидел на границе «праздный мост». «Он здесь стоял искони, — писал Твардовский, — он был нужен, он теперь не служил, но и не был снесен до основания — и это заставляло воображать и представлять себе, что придет срок и он будет исправен и вновь будет служить. Так, видимо, обе стороны и смотрели на него». Первыми среди тех, кто сделал рабочим некогда праздный мост, я бы назвал Косыгина и Кекконена. В Финляндии помнят об этом.

«Сдержанный и в определенном смысле демократичный, Алексей Косыгин всегда производил очень приятное впечатление и без натяжки замечательно представлял свою великую страну на международной арене», — вспоминает известный финский дипломат Антти Карппинен, — с ним встретился журналист Дмитрий Анкудинов. Карппинен известен в Суоми как прекрасный знаток советско-российской политической истории, как высококлассный профессионал русской словесности.

Антти Карппинен родился в 1923 году, учился в немецкой школе в Риге. В Латвии он провел тридцатые годы. В 1942–1943 годах служил в финской армии, а после войны изучал германистику и славистику в Хельсинки. Потом — государственная служба, командировки в Москву, Ленинград, Прагу, Бонн.

Косыгина Антти Карппинен помнит еще по своей работе в финляндском МИДе и в Генеральном консульстве Финляндии в Ленинграде. «Он никогда не показывал большой разницы, существовавшей между Советским Союзом и его маленьким дружелюбным соседом. Он был очень симпатичным в общении. Мы всегда уважали его тактичное отношение ко всем финнам, с кем ему приходилось встречаться. А ведь некоторые советские руководители выходили из рамок приличия и смотрели на нас сверху вниз. Но только не он. Помню его неподдельный интерес к экономике Финляндии. Особенно его впечатляло то, как наша маленькая страна может поддерживать разнообразный экспорт на всех направлениях, чтобы учитывать потребности СССР. При этом к его заслугам можно отнести и сложившееся равноправное партнерство между нашими странами. Нас не зажимали, и вся торговля строилась на основе принципов международных экономических отношений».

Будучи Председателем Совмина, Косыгин исключительно хорошо знал конъюнктуру рынка, подчеркивает Карппинен. Его особенно заинтересовал финский опыт подъема страны после Второй мировой войны. Шутка ли, финнам удалось вывести на внешний рынок 80 процентов экономики. В первую очередь экспортным товаром стали бумага и целлюлоза. «Как помню, он интересовался этой темой», — говорит Антти Карппинен.

Еще один момент, благодаря которому у финнов сложилось особое отношение к Косыгину — в нем они видели реального реформатора советской экономики. «Беседуя с финскими специалистами, Алексей Николаевич нередко советовался по тем или иным экономическим вопросам. Косыгин, по сути, раскрывал нам замыслы своих реформ. Он видел, что динамика экономического развития в СССР дает сбои, и пытался переломить ситуацию. Для него, как и для нас, стало важным, чтобы в ходе нашего двустороннего сотрудничества Союз получал высококачественную продукцию. Товары более низкого стандарта Москва могла приобретать и на рынках стран СЭВ».

Карппинен считает одной из заслуг Косыгина развитие советской целлюлозно-бумажной промышленности. Благодаря инициативе Председателя Совмина в Союз приехали финские эксперты, а целлюлозно-бумажные комбинаты были оснащены высококлассной финской техникой.

…К 75-летию Алексея Николаевича президент Финляндии Кекконен подарил ему большой альбом. В нем любовно подобраны снимки с самой первой командировки Косыгина в Финляндию — это было в апреле 1963 года — до последней, в декабре 1977 года. После того апреля эффективнее продолжилось сотрудничество с финскими корабелами; в Светогорске заложили целлюлозно-бумажный комбинат; начались поставки газа; март 1977-го — Кекконен и Косыгин вместе включают атомную станцию «Ловиза» — их пальцы сошлись на символической кнопке пуска АЭС; еще через год премьер-министр и президент закладывают горно-обогатительный комбинат в Костомукше… Сколько, оказывается, можно сделать, если исправлять и наводить мосты…

КЛАВОЧКА

— Личная жизнь Алексея Николаевича, — сказала мне однажды внучка Косыгина, Татьяна Джерменовна, — делится на два этапа: с Клавдией Андреевной и без нее.

Вообще-то, был еще один этап — до нее, до знакомства с Клавдией Андреевной Кривошеиной, в замужестве Косыгиной, но, бесспорно, сорок совместных лет перевесили все, что было раньше. Помните, как ответила Клавдия Андреевна Косыгина на вопрос Сталина о роли жены, ее призвании? «Жена — это судьба», — сказала она тогда, позволив себе дополнить державного собеседника.

Свою судьбу, свою Клавочку, именно так Косыгин чаще всего называл жену, он потерял в праздничный день, Первого мая 1967 года. За несколько месяцев до беды кто-то из знакомых сказал ей, что она сильно похудела.

— А я именно этого и хотела, — ответила Клавдия Андреевна. — В Пицунде мы с Алексеем Николаевичем много ходили, плавали.

Но эту перемену в ее облике вызвали не прогулки, не море. Вернувшись из Пицунды, их последней совместной поездки, она жаловалась, что попала в самую жару. С такими заболеваниями юг, солнце вообще не рекомендуют. Но врачи хваленой кремлевской клиники проглядели грозную болезнь. А когда углядели, было уже поздно. Разрезали — переглянулись — и опять зашили.

«Казалось, тесно общаясь с Алексеем Николаевичем многие годы, — вспоминал Д. М. Гвишиани, — я хорошо знаю его, однако в середине 60-х годов он открылся мне с неожиданной стороны в тяжелое для всей семьи время, связанное с болезнью Клавдии Андреевны.

В сентябре 1966 г. ее положили в больницу с неутешительным диагнозом. Болезнь оказалась неизлечимой. Мы, конечно, регулярно ее навещали, а Алексей Николаевич буквально поселился в больнице: приезжал по вечерам, ночевал в соседней палате, а утром уезжал на работу.

Так длилось несколько месяцев. На Новый 1967 год мы приготовили Клавдии Андреевне сюрприз — договорились с врачами и забрали ее домой. Она принарядилась, надела красивое платье, сделала прическу и выглядела просто молодцом. Радость Алексея Николаевича была неописуемой.

За праздничным столом Клавдия Андреевна произнесла теплый, немного грустный тост — она знала, что это ее последняя возможность побыть в родной семье».

О болезни дома вслух не говорили. Но — знал Алексей Николаевич, знала их дочь, Людмила. Наверное, догадывалась и Клавдия Андреевна. И, как вспоминают внуки, бабушка сама настояла, чтобы провести новогодние праздники дома: она была очень волевой натурой.

Так ли важно, кто именно догадался собрать в тот новогодний вечер всю семью, пригласить гостей? Со стороны может и нет, а в своем кругу важен каждый нюанс.