Внизу была открыта дверь с надписью «гардероб». Медсёстры беседовали, не стесняясь эха в коридорах. Маша поднырнула под плотный ряд курток, по счастливой случайности увидела свою и сдёрнула с крючка.

— Девушка, вы куда? У вас пропуск есть? Без пропуска нельзя!

Она уже была на улице. Кованая калитка не скрипнула. Маша вскочила в первый попавшийся автобус.

Минут десять она пыталась успокоиться и сообразить, что делать теперь. По стёклам автобуса лупил дождь. Маша не заметила, как продрогла. Дрожь зарождалась глубоко в груди и электрическим током расходилась по телу. Никому из ранних пассажиров автобуса не было дела до неё, девушки в пижамных штанах и куртке, перепачканной в строительной пыли.

Она выбрала не самый лучший маршрут, объехала кругом почти весь город, потонувший в лужах, и вышла у больницы, когда алое солнце начало пробиваться сквозь облака Заброшенное здание отозвалось на её прикосновение мёртвым гулом. Какие-то тени замелькали в окнах, за досками.

— Я заберу тебя с собой, — сказала Маша, стоя по колено в мокрой траве. — Только дай мне дойти до последнего этажа.

Дверь у травматологии так и не закрыли, она болталась на несмазанных петлях, и дождь заливал внутрь. Маша вошла. Первые шаги дались с трудом, но потом стало тепло, согрелись даже пошедшие мурашками руки. Темнота внутри больницы уже не казалась абсолютной, особенно после полумрака дождливого города.

Маша шла знакомой дорогой, уже по памяти обходя завалы и ямы. Луч фонаря мазнул по стене, попал в комнату с надписями на стенах. Она не поверила своим глазам: каждое слово легко читалось, каждое слово было: дальше.

«Дальше, дальше, дальше», — вязью по стенам. Толстые ножки буков расползались, как насекомые.

— Я иду, — сказала Маша.

Она больше не останавливалась на лестничных пролётах. Коридоры тихо подвывали сквозняком, шумел за стенами больницы дождь.

«Дальше», — шептали ей стены.

Маша быстро потеряла счёт этажам, но когда сердце зашлось от тяжёлого подъема, вдруг поняла, что вокруг стало светлее. На стене кровавым цветом была выведена цифра тринадцать. Маша позволила себе небольшую передышку, выключила фонарик: теперь можно было обойтись и без него.

Посторонних звуков она больше не слышала, и на пролёте четырнадцатого этажа оборвался след из кирпичных крошек. Две лестницы вверх. Маша по инерции прошла ещё несколько шагов, и поняла, что уже на пятнадцатом. Здесь не было коридоров и комнат — огромная зала, наполненная серым светом подступающего утра. Потолок подпирали квадратные колонны.

В пол оборота к Маше, поджав под себя ноги, сидела Сабрина. В круге из красного кирпича, с закрытыми глазами. Маша бросилась к ней, Сабрина, услышав шаги, оглянулась, и несколько секунд они молча смотрели друг на друга, не зная, что сказать.

— Почему ты так странно одета? — произнесла Сабрина наконец. — Сколько времени прошло?

— Почти трое суток. — Маша опустилась на колени рядом с подругой, обхватила её за холодные голые плечи. Кажется, в ней не осталось ни капли тепла. — Возьми куртку. Пойдём вниз.

Сабрина отстранила её руку с предложенной курткой.

— Пойдём. У меня села батарейка в фонаре. И потерялась карта. И почти закончилась кирпичная крошка. Ты долго меня искала?

— Почти трое суток, — повторила Маша.

Вокруг запахло обычной стройкой — отсыревшим бетоном, штукатуркой, плесенью по углам. Зашумел совсем близко дождь. Маша снова обняла Сабрину и, хоть та сопротивлялась, надела на неё свою куртку.

Их вместе вернули в больницу, но Сабрину выпустили уже через несколько часов. У неё не обнаружилось даже самой лёгкой формы истощения, которое обычно довольно быстро развивается вслед за посиделками в аномальном месте. Даже нейрограммы были чистыми — врач в недоумении развёл руками, назвав Сабрину три раза сильной личностью и два неимоверно везучей. А Машу оставили в больнице.

И все посещения сократили до самого минимума, потому что как раз её нейрограмма показывала совершенно ненужные пики активности. К тому же по вечерам снова и снова поднималась противная температура.

Тряпка мазнула по окну, оставив мокрый след, а потом — жирную размазанную грязь.

— Неужели оно когда-то было прозрачным? — вполголоса проворчала Сабрина.

Ляля вместо ответа повозила по стеклу шваброй с длинной поролоновой мочалкой на конце. Грязные капли потекли на подоконник.

Уборка в институте всем страшно надоела, но терпели: оставалось всего три дня отработки, а потом — целый огромный август каникул. Ляля потопала к следующему окну, воя песню о том, как бегемота собирали на войну.

— Как там Маша? — поинтересовался Ник, возникнув за спиной Сабрины.

Она тяжёло опёрлась о подоконник — натирание тряпкой грязных окон иногда выматывает не меньше, чем махание мечом. Под конец рабочего дня Сабрину начинали страшно раздражать волосы, выбившиеся из-под резинки, и праздные вопросы, от которых она теперь не могла отделаться. И взгляды. Особенно — взгляды.

— Она ещё в больнице. К ней никого особо не пускают. А что?

Ник пожал плечами, перебрасывая молоток из одной руки в другую.

— Да мутная эта история с аномалией, с Мифом.

Миф давно укатил из города под предлогом срочных дел в районе, но скорее всего — просто решил отсидеться, пока не уляжется пыль. Потому что любому станет неуютно под ненавидящими, любопытными, ехидными взглядами. Взгляды. Вот чем институт наполнился сверху донизу.

Мимо, у самой стены, прижимая к боку цветастую сумку, прошла Альбина.

— Эй, а ты-то куда? — крикнула ей вслед Сабрина. — Ещё три окна осталось.

Альбина обернулась, разом горбясь и становясь цветом как стенка, не спасал даже яркий сарафан. Глаза сделались умоляюще-большими.

— Я отпросилась, мне нужно к врачу. К окулисту. Я записывалась на прошлой неделе.

— Какой ещё врач? — скривилась Сабрина. — Вот домоешь окно, и будет тебе врач. А пока — живо тряпку в зубы.

Альбина метнулась обратно.

— Ты чего так с ней? Вдруг и правда к врачу нужно, — тихо защитил обиженную Ник, когда Альбина скрылась за поворотом в кладовку — снова надевать рабочий халат.

Сабрина с раздражением бросила тряпку на подоконник, отчего во все стороны полетели грязные брызги. Впрочем, окну было безразлично — чуть больше грязи, чуть меньше.

— Ничего. Пусть привыкает, ей теперь с нами учиться три года.

— Вы там что, перегрелись? — басовито поинтересовалась Ляля. — Она только практику проходит, а потом обратно в третью группу вернётся.

Сабрина задумчиво оглянулась на неё.

— Было бы неплохо.

Утром снова шёл дождь. Сабрина приехала к больнице в семь утра, чтобы к девяти её пустили, заставив перед этим подписать кучу бумажек, что она всю ответственность принимает на себя. Машу она сначала увидела в узкое окошко, выходящее из палаты в коридор, а потом отперли палату.

Маша полулежала на кровати, отвернувшись к стене. Неделю назад её перевели из обычной палаты в изолятор. И, видно, она была не столько замучена болезнью, сколько неопределённостью и скукой. Впрочем, на звук открывшейся двери она даже не обернулась. Сабрина села на край её постели.

— Доброе утро. Я подумала, что нам нужно поговорить.

Маша обернулась на неё, слабо улыбаясь.

— Хорошо, только не долго. А то мало ли…

Сабрина не выдержала, вскочила на ноги. Вдох-выдох, нужно успокоиться и всё рассказать по порядку, а не то Маша снова отвернётся к стене. Попробуй, достучись до неё потом.

— Только обещай, что выслушаешь меня до конца.

Маша безразлично пожала плечами:

— Как скажешь.

Сабрина коснулась переносицы, потом выставила руку перед собой, словно Маша тут же бросилась бы на неё, и выдала то единственное и самое главное:

— Понимаешь, не было никакой аномалии.

От окна до двери в палате было всего шесть шагов. Их Сабрина прошла, наверное, десяток раз, пока говорила. Она всё боялась, что объясняет путано, что взгляд Маши снова станет потерянным, и она не ответит.