Через полчаса к столу нашему подошёл, как ни в чем не бывало, пан Войнаровский. Он был навеселе. От него крепко разило спиртом и в руках была бутылка с жидкостью жёлтого цвета, которую он не без торжественности поставил на стол.

— К обеду!.. Превосходная вещь. С лимонной коркой. Если для вас крепко семьдесят градусов, можете разбавить. Для меня — как раз.

И тут же обратился в приятельском тоне к прапорщику Кириченко:

— Возьмите десяточек коров! Не пожалеете. А... счёт можете написать, какой вам угодно.

— Здорово, задави его гвоздь! — зло рассмеялся Кириченко. — Значит, будем надувать казну на артельных началах.

— В кавалерии это принято, — обиженно пожал плечами хозяин.

— А вас не секли за это? — спросил Болконский.

Но пан Войнаровский пропустил мимо ушей это замечание. Глаза его радостно улыбались свету и нам, и свет сиял в его масляных глазах.

— Не хотите ли посмотреть мой парк? — в том же дружелюбном тоне обратился он к нам. — Отличный английский парк. Только попрошу вас: поставьте там ваших часовых. А то ночью, наверное, это быдло заберётся и переломает мне все деревья.

— А вы, кажется, хотите передать ваше имение немцам в образцовом порядке? — усмехнулся Базунов. — Позвольте и беженцам попользоваться чем-нибудь. Ведь это тоже поляки, ваши кровные соплеменники.

Получено предписание: завтра на рассвете перейти в Слуцк. Когда я лежал в постели, ко мне наклонился Коновалов и шепнул:

— Як будуть ночью кричать, не выходьте...

Эта фраза застряла у меня в мозгу и не даёт мне уснуть.

С вечера разыгралась гроза. Сквозь шум деревьев доносится издалека печальной звон: это ветер раскачивает верёвку, привязанную к колоколу на заводе. Гулкие удары полны какой-то жуткой тревоги, как звон утопающего судна среди безбрежного океана. Я долго прислушиваюсь к этим гипнотизирующим звукам.

Вдруг резкие крики заставляют меня вскочить с постели. На дворе светает. Шумит несколько голосов. Потом слышно, как кто-то кричит по-русски:

— Я тоже начальство! Я должен защищать своих подчинённых. Я буду жаловаться полковнику...

— В чем дело? — обращаюсь я к тому, кто именует себя «тоже начальство» — к околоточному надзирателю.

— Да вот безобразие какое! Солдаты ваши избили до полусмерти моих стражников.

— За что?

Это вы у них спросите. Черт знает что такое! Этого так оставить нельзя. Я буду жаловаться губернатору. Он поедет с докладом к командующему армией. Я до верховного главнокомандующего дойду. Я — тоже начальство! Что же, стражник хуже какого-нибудь солдата? Я не позволю бить своих людей. Денщики все тут, на ногах. Я обращаюсь к Коновалову:______Скажи фельдшеру Шалде, чтобы принёс перевязочный материал.

До утра пришлось провозиться с перевязками. Переломов не было. Но били с безжалостным озверением. Тела и лица в страшных кровоподтёках.

— За что вас били? — допытываюсь я у стражников.

— Не знаем. Пришли с винтовками душ пятьдесят, связали руки и били.

— Пьяные?

— Нет, какие там пьяные... Верно, беженцы научили.

За чаем Евгений Николаевич спрашивает дневального:

— Уладили?

— Так точно.

— Жалоб не будет?

— Никак нет. Расписку выдали.

— Какую расписку?

— Фельдшер Тарасенков расписку составили, что никаких претензий не будет, а стражники подписали.

Минут через двадцать парк с треском и грохотом катил по шоссе. Фольварк спал ещё сладким сном. Когда мы проезжали мимо сада, в глаза мне невольно бросилось, что на деревьях нет ни одного яблока, ни одной сливы.

— Обчистили? — спросил я солдат.

— Никак нет, — улыбнулись они. — Это ветер сбил.

— А вы подобрали?

— Так точно. Скусная антоновка. Спелая. От ней холера не пристанет.

Дует холодный ветер.

Тучи беженцев. Лица синие, иззябшие. Бабы дрогнут от холода, оттого, что все тряпки отдали детям.

— Последние мрут, — жалуются они со слезами.

Кого ни спросишь: «Сами ушли?» — отвечают с болью и раздражением: «Не. Пришли солдаты. Хату спалили. Выгнали. А куда идём — сами не знаем. Теперь все замёрзнем».

При въезде в Слуцк — огромные флаги «Северопомощи» Зубчанинова[67]. Вхожу в шикарное помещение и спрашиваю дежурного врача:

— Холерных много?

— Масса. Мрут ужасно.

— Помогаете?

— Здесь невозможно. Отсылаем дальше.

— А знаете, что творится сзади?

— Понятия не имеем... Плохо?

— Советую побывать и полюбоваться на вашу «помощь».

— Что делать! В дороге все равно ничем не поможешь. Мы и здесь бессильны.

Весь день читаю газеты. Вероятно, с детства мы все усвоили чересчур высокие представления о достоинствах печати. Стоит ли злится из-за того, что события искажаются, скрываются или просто выдумываются! Печать такая, каков подлинник жизни. От журналистов категорически требуют: будьте Везувием, извергающим глыбы патриотической ненависти; станьте гусями, спасающими Рим. И журналисты напялили на себя гусарские рейтузы патриотизма. И под шумок стараются нажиться на своём гусино-патриотическом гоготанье...

Всепрощение легко воцаряется в душе, когда небо смотрит на вас голубым соблазняющим оком, а кругом такая нежно-хрустальная, девственно-чистая тишина. После закоптелых изб и грязных стодол, после вшей, матерщины и детских могилок на болоте залитая светом комната кажется пределом человеческого блаженства. Ласково улыбаешься каждой мелочи, от которой давно отвык: кафельной печке, письменному столу, полоскательной чашке, зеркалам, сверкающему подносу. И в голове бродит завистливо-мстительная мысль: как удобно устроились некоторые люди на земле, и как тяжело им, должно быть, расставаться с этим налаженным уютом.

А расстаться придётся...

Начальник штаба верховного главнокомандующего. 5 августа 1915 г. Секретно.

Милостивый государь Михаил Васильевич[68]! В дополнение к телеграммам от 26 марта и от 22 апреля препровождаю при сём вашему высокопревосходительству полученный от начальника штаба перечень вопросов об отношении евреев к теперешней войне — с просьбой не отказать в распоряжении разослать этот перечень в части фронта и затем направить весь собранный материал в главное управление генерального штаба (по мобилизационному отделу).

Несомненно, что по окончании войны придётся самым серьёзным образом обсудить вопрос о возможности дальнейшего оставления евреев в рядах армии, почему представляется крайне желательным иметь к тому времени систематизированный материал, собранный по отзывам и указаниям участников войны и войсковых частей, кои испытали на себе весь вред пребывания евреев в их среде.

Прошу принять уверение в совершённом моем уважении и преданности.

«Перечень вопросов об отношении евреев к настоящей войне, составленный по рубрикам.

Нравственные качества солдат-евреев:

а) случаи нарушения солдатами-евреями долга службы и верности присяге; случаи измены и несоблюдения ими установившегося понятия о чести воина и человека;

б) случаи уклонения солдат-евреев от службы или стремления солдат-евреев перечислиться в нестроевые, мастеровые, денщики;

в) случаи симуляции или болезней и случаи членовредительства или способничества в этом отношении другим;

г) побеги солдат-евреев из части;

д) случаи выражения солдатами-евреями сочувствия противнику и желания быть ему полезными в чем-либо; участие солдат-евреев в шпионаже;

е) случаи недоброжелательного отношения солдат-евреев к нашим солдатам-неевреям и вообще к нашим войскам;

ж) случаи вредного влияния отрицательных нравственных сторон солдат-евреев на прочих солдат части;

з) случаи сочувственного отношения солдат-евреев к местному еврейскому населению на неприятельской территории.

Боевые качества солдат-евреев: