Прошел чудесный час. Склонившись, почти касаясь лицом прохладной воды, Анжелика полоскала свое белье, но каждый раз, как брала новую штуку, подымала голову и бросала на молодого человека быстрый взгляд — взгляд, в котором сквозь сердечное волнение светилось лукавство. А тот стоял на помосте и делал вид, что очень занят осмотром повреждений витража, но украдкой разглядывал девушку и смущался всякий раз, как она ловила его на этом. Было Даже странно, что он так быстро вспыхивает; его лицо из белого мгновенно делалось багровым. Малейшее душевное волнение, гнев и нежность бросали ему кровь в лицо. У него были глаза воителя, а между тем он был так робок: едва замечал, что Анжелика смотрит на него, как превращался в малого ребенка, не знал, куда девать руки, начинал бормотать какие-то путаные приказания своему пожилому помощнику. А девушка с наслаждением погружала руки в быструю освежающую воду и радостно догадывалась, что юноша, по-видимому, так же невинен, как она сама, что он так же неискушен и так же жадно стремится вкусить от жизни! Им не было надобности говорить друг о другом вслух: невидимые гонцы переносили их мысли, и немые уста повторяли эти мысли про себя. Анжелика подымала голову, ловила молодого человека на том, что он повернулся к ней, — и так проходили минуты, и это было восхитительно.
Вдруг она увидела, что юноша соскочил с помоста и, пятясь, начал отходить от него по траве, словно для того, чтобы лучше разглядеть витраж издали. Она чуть не рассмеялась, так ясно было, что он просто хочет подойти поближе к ней. Со свирепой решимостью человека, ставящего на карту все, он дошел почти до самых мостков, — и было смешно и трогательно видеть, как теперь, в нескольких шагах от цели, он стоит спиной к девушке и, смертельно смущенный своей чрезмерной дерзостью, не осмеливается повернуться. Анжелика уже подумала, что он уйдет обратно к витражу так же, как пришел, даже не оглянувшись на нее. Но тут он принял отчаянное решение и повернулся; как раз в эту минуту с лукавым смехом девушка подняла голову, их взгляды встретились и застыли, погрузившись друг в друга. Обоих мгновенно охватило смущение; они совсем растерялись и так и не пришли бы в себя, если бы неожиданный трагический случай не спас положения.
— Ах, боже мой! — закричала в отчаянии Анжелика.
Дело в том, что бумазейная куртка, которую она машинально продолжала полоскать, вырвалась у нее из рук и быстрый ручей подхватил ее; еще минута — и она исчезла бы под сводом в углу стены сада Вуанкуров, там, где Шеврот уходит под землю.
До сих пор Анжелика наблюдала за процедурой спасения куртки с тревогой, но теперь ее стал разбирать смех — веселый смех, сотрясавший все тело. Ах, так вот оно — приключение, о котором она столько мечтала! Вот она, встреча на берегу озера и ужасная опасность, от которой ее спасает юноша, прекрасный, как день! Святой Георгий, воин и вождь, оказался всего-навсего мастером цветных стекол, молодым рабочим в серой блузе. И когда он, промокший, сам понимая, что чрезмерное рвение, проявленное им при опасении из волн погибающей одежды, было несколько смешно, неловко держа куртку, с которой струились потоки воды, пошел назад, Анжелике пришлось закусить губу, чтобы сдержать хохот, подымавшийся к горлу.
А юноша не отрываясь глядел на нее. Девушка была так хороша своей свежестью, этим затаенным смехом, в котором трепетала вся ее юность! Обрызганная водой, с замерзшими от воды ручья руками, она и сама благоухала чистотой, как прозрачный живой родник, бьющий в лесу среди мхов. Она вся светилась радостью и здоровьем под ярким солнцем. Ее можно было вообразить хорошей хозяйкой, и в то же время королевой, ибо под ее рабочим платьем скрывался высокий и легкий стан, а такие удлиненные лица бывают только у принцесс, описанных в старинных легендах. И юноша не знал, как вернуть ей белье, такой она казалась ему прекрасной, прекрасной, как произведение искусства, любимого им. Он хорошо заметил, что девушка еле удерживается от смеха, подумал, что у него должно быть, крайне глупый вид, и окончательно смутился. Наконец он решился и протянул Анжелике куртку.
Но она чувствовала, что расхохочется, как только разожмет губы. Ах, бедный малый! Право, он очень трогателен! Но это было сильней ее, она была слишком счастлива, ей необходимо было дать волю переполнявшему ее смеху, смеху до потери дыхания.
Наконец Анжелика решила, что может заговорить; она просто хотела сказать:
«Благодарю вас, сударь».
Но вместо этих слов получилось только несвязное бормотание, девушка не договорила и все-таки расхохоталась, ее звонкий смех рассыпался дождем певучих звуков, и прозрачный лепет ручья вторил ей. Юноша, растерянный, не знал, что сказать. Его белое лицо внезапно покраснело, а робкие, как у ребенка, глаза, загорелись орлиным пламенем. И когда он ушел, а вместе с ним исчез и пожилой рабочий, Анжелика, уже склонившаяся к чистой воде, чтобы вновь приняться за полоскание, все еще смеялась, — смеялась ослепительному счастью этого дня.
Назавтра с шести часов утра начали расстилать для просушки всю ночь лежавшее в узле белье. Тут как раз поднялся ветер, он помогал сушить. Чтобы белье не унесло, приходилось прижимать его по четырем углам камнями. Вся стирка была разложена на темной, приятно пахнущей зеленью траве и ярко выделялась на ней; казалось, луг внезапно густо зацвел сплошными полосами белоснежных ромашек.
После обеда Анжелика пришла взглянуть, как идут дела, и совсем расстроилась: ветер так усилился, что белье ежеминутно готово было улететь в небо, прозрачное, ярко-синее небо, словно очищенное порывами ветра; одна простыня уже улетела, и несколько салфеток билось на ветвях ивы. Анжелика стала ловить салфетки. Но позади нее унесло платки. И некому помочь! Она теряла голову. Когда она попыталась разостлать простыню, ей пришлось вступить в борьбу с ветром; простыня оглушительно хлопала, обвиваясь вокруг нее, как знамя.
И вдруг сквозь шум ветра она услыхала чей-то голос:
— Разрешите вам помочь, мадемуазель?
То был он, и Анжелика, не думая ни о чем, кроме своих хозяйских несчастий, сейчас же закричала в ответ:
— Ну конечно, помогите!.. Возьмитесь за тот конец, вот там! Держите крепче!
Растянутая их сильными руками простыня билась, как парус. Они разложили ее на траве и прижали по углам четырьмя тяжелыми камнями. Ни он, ни она не поднимались; они стояли на коленях по сторонам усмиренной, затихшей наконец простыни, разделявшем их большим, ослепительно белым прямоугольником.
Но вот Анжелика улыбнулась, улыбнулась безо всякого лукавства, просто улыбкой благодарности. И он осмелел:
— Меня зовут Фелисьен.
— А меня — Анжелика.
— Я мастер цветных стекол. Мне поручили починить этот витраж.
— А я живу с родителями вон в том доме. Я вышивальщица.
Свежий ветер в своем стремительном полете хлестал их, уносил их слова, яркое солнце купало их в теплых лучах. Они говорили все, что приходило им в голову, говорили только ради удовольствия разговаривать друг с другом.
— Ведь витраж не будут менять?
— Нет, нет. Только маленькая починка, совсем ничего не будет заметно… Я люблю этот витраж не меньше, чем вы.
— Это верно, я люблю его. У него такие нежные цвета!.. Я вышивала раз святого Георгия, но он вышел гораздо хуже.
— О, гораздо хуже? Я видел его. Ведь это святой Георгий на том нарамнике красного бархата, что надевал в воскресенье отец Корниль? Настоящее чудо!