Нарамник, над которым работала сейчас Анжелика, был из белого атласа, крест на нем был сделан в виде пучка золотых лилий, переплетающихся с яркими розами из разноцветных шелков. Посредине, в венчике из матово-золотых розочек, сияли богато орнаментированные инициалы богоматери, шитые красным и зеленым золотом.
В течение целого часа, пока Анжелика кончала вышивать по наметке золотые листочки маленьких роз, молчание не было нарушено ни одним словом. Но вот у нее снова сломалась иголка, и она, как хорошая работница, на ощупь, под станком, вдела нитку в новую. Затем девушка подняла голову и глубоко вздохнула, как будто хотела одним этим долгим вздохом выпить всю весну, лившуюся в окна.
— Ах, как хорошо было вчера! — прошептала она. — Какое чудесное солнце!
Наващивая нитку, Гюбертина покачала головой:
— А я совсем разбита, руки как чужие. Все оттого, что мне уже не шестнадцать лет, как тебе, и оттого, что мы так редко гуляем!
Однако она тут же снова принялась за работу. Она готовила рельеф для лилии, сшивая кусочки пергамента по заранее сделанным отметкам.
— Весною от солнца всегда болит голова, — добавил Гюбер. Он наладил станок и собирался теперь переводить на шелк рисунок для орнамента по краю ризы.
Анжелика все так же рассеянно следила за лучом солнца, пробивавшимся из-за контрфорса собора.
— Нет, нет, — тихонько сказала она, — меня солнце освежает, я отдыхаю в такие дни.
Она кончила золотые листочки и теперь принялась за одну из больших роз; держа наготове несколько иголок со вдетыми шелковыми нитками, по числу оттенков, она вышивала цветок разрозненными, сходящимися и сливающимися стежками, которые повторяли изгибы лепестков. Но воспоминания о вчерашнем дне вдруг ожили в ней с такой силой, были так разнообразны, так переполняли все ее существо среди этого молчания, так просились наружу, что, несмотря на всю сложность работы, Анжелика стала говорить не умолкая. Она вспоминала, как они выехали из города на просторы полей, как обедали среди руин Откэра, на каменных плитах огромного зала, разрушенные стены которого возвышались на пятьдесят метров над Линьолем, протекавшим внизу, в зарослях ивняка. Она была полна впечатлений от этих развалин, от этих разбросанных среди терновника останков, по которым можно было судить о размерах самого великана, когда, стоя во весь рост, он господствовал над двумя долинами. Главная башня, в шестьдесят метров вышиною, уцелела — она стояла без верха, растрескалась, но все-таки казалась прочной на своем мощном пятнадцатифутовом основании. Сохранились и еще две башни: башня Карла Великого и башня царя Давида, соединенные частью фасада, почти не тронутой временем. Внутри замка еще сохранились часовня, зал суда, несколько жилых комнат и построек; все это, казалось, было сложено какими-то гигантами: ступени лестниц, подоконники, каменные скамейки на террасах были непомерно велики для теперешнего поколения. То была целая крепость, пятьсот воинов могли выдержать в ней тридцатимесячную осаду, не испытывая недостатка ни в пище, ни в боевых припасах. Уже целых два века шиповник раздвигал трещины в стенах нижних комнат, сирень и ракитник цвели среди обломков обрушившихся потолков, а в зале для стражи, в камине, вырос целый платан. Но по вечерам, когда заходящее солнце освещало старые стены и остов главной башни на многие лье покрывал своей тенью возделанные поля, замок, казалось, возрождался, огромный в вечерней полутьме; в нем еще чувствовалось былое могущество, та грубая сила, что делала его неприступной крепостью, перед которой трепетали даже короли Франции.
— И я уверена, — продолжала Анжелика, — что в нем еще живут души умерших, они приходят по ночам. Слышатся голоса, отовсюду глядят какие-то звери… Когда мы уходили, я обернулась и сама видела, что над стенами витают белые тени… Матушка, ведь правда, вы знаете историю замка?
Гюбертина спокойно улыбнулась.
— О, я-то никогда не видела привидений!
Но она и в самом деле вычитала в какой-то книге историю замка и теперь, побуждаемая нетерпеливыми вопросами девушки, принуждена была в сотый раз рассказать ее.
С тех пор как святой Ремигий получил всю здешнюю землю от короля Хлодвига, она неизменно принадлежит реймскому епископству. В начале десятого столетия, чтобы защитить страну от норманнов, подымавшихся вверх по Уазе, в которую впадает Линьоль, архиепископ Северин построил в Откэре крепость. В следующем веке преемник Северина передал ее в ленное владение младшему отпрыску норманнского дома, Норберту, за ежегодную арендную плату в шестьдесят су и с условием, что город Бомон со своей церковью останутся вольными. Норберт I стал родоначальником всех маркизов дʼОткэр, и с тех пор знаменитый род не сходит со страниц истории. Эрве IV был настоящим разбойником с большой дороги; два раза его отлучали от церкви за грабеж церковного имущества, однажды он собственноручно перерезал горло тридцати мирным гражданам; он осмелился затеять войну с самим Людовиком Великим, и за это король срыл до основания его башню. Рауль I пошел в крестовый поход вместе с Филиппом-Августом и был пронзен копьем в сердце при Птоломеиде. Но самым знаменитым был Иоанн V Великий, который в 1225 году перестроил крепость и меньше чем в пять лет воздвиг грозный замок Откэр, под прикрытием которого он мечтал одно время захватить и самый трон Франции. Иоанн V участвовал в двадцати кровопролитных сражениях, но всегда выходил из них живым и спокойно умер в своей постели шурином шотландского короля. За ним следовали Фелисьен III, который босиком пошел в Иерусалим, Эрве VII, предъявлявший права на шотландский трон, и много других могущественных и знатных феодалов. В течение долгих веков властвовал этот род в Откэре, вплоть до Иоанна IX, которому во времена Мазарини выпала горькая участь присутствовать при осаде и разрушении родового замка. После этой осады были взорваны своды главной и боковых башен и сожжены жилые покои, в которых некогда Карл VI отдыхал от своих безумств, а почти через два столетия Генрих IV прожил несколько дней с Габриелью д’Эстре. Ныне это царственное величие мертвым воспоминанием покоится в траве.
Анжелика жадно слушала, не переставая работать иглой, и казалось, что вместе с нежной розой, в живых переливах красок возникавшей под ее руками, с ее станка вставало видение исчезнувшего великолепия. Она совсем не знала истории, и потому события вырастали в ее сознании, расцвечивались, превращались в чудесную легенду. Она трепетала от восторга, в ее воображении замок, воссозданный из праха, вздымался до самых небесных врат, маркизы Откэр были родственниками самой девы Марии.
— А наш новый епископ, монсеньер д’Откэр, — спросила Анжелика, — он тоже из этого рода?
Гюбертина ответила, что, должно быть, монсеньер ведет родословную от младшей линии Откэров, потому что старшая давно угасла. И нужно сказать, это — странное превращение: ведь маркизы д’Откэр из века в век ожесточенно боролись с бомонским духовенством. В 1150 году один настоятель предпринял постройку церкви, располагая только средствами своего ордена. Скоро выяснилось, что денег не хватит, постройка была доведена только до свода боковых часовен, а недоконченный неф пришлось покрыть деревянной крышей. Восемьдесят лет спустя Иоанн V, восстановив свой замок, пожертвовал Бомону триста тысяч ливров, и эти деньги вместе с другими средствами дали возможность снова взяться за постройку церкви. На этот раз удалось возвести неф. Обе же колокольни и главный фасад были закончены много поздней, уже в пятнадцатом столетии, около 1430 года. Чтобы отблагодарить Иоанна V за его щедрость, духовенство предоставило ему самому и всем его потомкам право хоронить своих покойников в склепе, устроенном в боковой часовне св. Георгия, которая отныне стала именоваться часовней Откэров. Но хорошие отношения не могут длиться вечно; вскоре начались непрестанные тяжбы из-за первенства, из-за права взимания податей, и замок сделался постоянной угрозой вольностям Бомона. Особенно ожесточенные ссоры вызывали мостовые пошлины, так что владельцы замка стали наконец угрожать, что совсем запретят судоходство по Линьолю; но тут начал входить в силу разбогатевший нижний город со своими ткацкими фабриками. С тех пор Бомон со дня на день делался все сильнее и влиятельнее, а род Откэров все хирел, пока замок не был снесен и церковь не восторжествовала. Людовик XIV. превратил ее в собор, и при нем же было построено здание епископства в старом монастырском саду. А сейчас, по воле случая, один из Откэров возвращается сюда повелевать в качестве епископа тем самым духовенством, которое после четырехвековой борьбы победило его предков.