Потом Государь говорил с некоторым удивлением о поведении Суворова на разводе и, наконец, сказал князю Горчакову: "Извольте же, сударь, ехать к нему; спросите у него самого объяснения его действий и как можно скорее привезите ответ; до тех пор я за стол не сяду".

Князь Горчаков поспешил к своему дяде и передал ему слова Государя; он нашел Суворова в прежнем раздраженном расположении: "Инспектором я был в генерал-майорском чине, — говорил он, — а теперь уже поздно опять идти в инспекторы. Пусть сделают меня главнокомандующим да дадут мне прежний мой штаб, да развяжут мне руки, чтобы я мог производить в чины, не спрашивался… Тогда, пожалуй, пойду на службу. А не то — лучше назад в деревню; я стар и дряхл, хочу в монахи!" — и прочее, и прочее в том же роде.

Князь Горчаков возражал, что не может передать таких речей Государю. "Ну, ты передавай, что хочешь, а я от своего не отступлюсь"…

Было уже далеко за полдень, а ровно в час Государь обыкновенно садился за обед. Князь Горчаков поспешно возвратился во дворец в совершенном недоумении, как доложить Императору. Он решился сказать для оправдания своего дяди, будто он был слишком смущен в присутствии Государя и что крайне сожалеет о своей неловкости; что в другой раз он, без сомнения, будет уже говорить иначе и с радостию воспользуется Царскою милостию, если Его Величеству угодно будет принять его в службу. Выслушав это объяснение, Государь сказал строго князю Горчакову: "Хорошо, сударь, я поручаю вам вразумить вашего дядю; вы будете отвечать за него!"

После того Император не раз приглашал Суворова к столу своему; видел его на разводе и вообще обращался с ним милостиво; однако же старик не просился в службу, и когда разговор касался слишком близко этого предмета, то Суворов начинал обыкновенно жаловаться на свои лета и слабость здоровья. Князь Горчаков по-прежнему служил посредником между Царем и полководцем — и часто был поставляем в самое затруднительное положение странными поступками своего дяди. В присутствии Государя Суворов искал всякого случая, чтобы подшутить над установленными новыми правилами службы и формами: то усаживался в целые четверть часа в карету, показывая, будто никак не может справиться с торчащею сзади шпагою; то на разводе прикидывался, будто не умеет снять шляпу, и, долго хватая за нее то одною рукою, то другою, кончал тем, что ронял шляпу к ногам самого Государя. Иногда же нарочно перебегал и суетился между проходившими церемониальным маршем взводами, что было строжайше запрещено и считалось непростительным нарушением порядка в строю. При этом шептал он молитвы и крестился, и когда раз Государь спросил его, что это значит, то Суворов отвечал: "Читаю молитву, Государь: да будет воля Твоя".

Каждый раз после подобной проделки Павел I обращался к князю Горчакову и требовал от него объяснений. Тот должен был ездить к Суворову и привозить Государю ответы своего собственного вымысла, ибо никогда не мог он передать те речи, которые в самом деле слышал от дяди.

Так прожил Суворов в Петербурге около трех недель. Необыкновенная снисходительность и милость Императора не смягчили упорства старого Фельдмаршала, который всегда под разными предлогами отклонял разговор о поступлении снова на службу. Наконец, однажды в разговоре с Государем Суворов прямо попросил, чтобы его отпустили в деревню на отдых. Павел I с видимым неудовольствием ответил, что не может его удерживать против воли. Тогда Суворов подошел к руке Императора, откланялся и в тот же день уехал из Петербурга в свою деревню».

Перед нами потрясающая психологическая дуэль. Суворов знал, как скор был на расправу Павел даже со своими любимцами. Тот же Репнин в конце 1798 года по возвращении из Пруссии после сложных дипломатических переговоров, окончившихся неудачей, был отставлен с повелением не появляться в столице. Можно только поражаться силе духа великого воина, открыто осуждавшего никчемные военные забавы императора. Старый фельдмаршал смело требовал восстановления отнятых у него прав, без которых немыслима настоящая, а не показная жизнь армии. Не получив ответа, он демонстративно возвратился в Кончанское. Поединок с императором завершился вничью.

Конечно, Суворов томился без настоящего дела. Как-то в письме Хвостову он выразил самую суть своего существования: «Я привык быть действующим непрестанно, тем и питается мой дух!»

Правнук священника отца Феодора Попова из соседнего с Кончанским села Сопина сохранил семейное предание:

«Живя в своем опальном кончанском одиночестве, забытый всеми Суворов… болел душою и скучал, но как человек совершенно по-русски религиозный, отчаянию не предавался, а питал себя верою в Бога и надеждою, что в трудную минуту "вспомнят и его, старика".

Особенное утешение находил он в посещении церковных богослужений. Хотя и тогда была уже церковь в имении Суворова в Кончанском, им же выстроенная, но причта определенного никогда там положено не было. Обедни там служил отец Попов, который и ходил для сей цели от села Сопина в Кончанское… Лошадей не полагалось, быть может, потому, что в то отдаленное время не считалось большим делом пройти три с половиной версты. Люди жили в простоте.

В тот день, когда была обедня, Суворов задолго еще до начала службы поднимался на колокольню и поджидал, когда на зеленом пригорке у деревни Кончанской покажется убогая фигура сельского иерея, в выцветшей скуфейке и сером подряснике, раздуваемом ветром. Тогда Суворов начинал звон к утрене. При входе же священника в церковь с искусством любителя трезвонил "во вся".

Во время самого богослужения Александр Васильевич прислуживал священнику в алтаре: подавал кадило, теплоту и проч. Любил он также читать на клиросе. Любимым его чтением были "часы", а уж читать "Апостол" он никому не дозволял — читал сам.

Так великий полководец, бессмертный герой русского оружия, подобно Цинциннату, подавал пример смиренной простоты, исполняя должность церковного причетника.

По окончании обедни Суворов приглашал священника к себе в дом и угощал часто [чаем] из "зверобоя". "Сей чай, — говаривал он, — для желудка, помилуй Бог, сколь большую пользительность имеет", — и настаивал: "Пей, пей, государь милостивый". Угощал иногда Суворов водочкой, причем на закуску у него полагалась редька, о которой он был также самого высокого мнения.

Словом, Суворов был образцовый любитель простоты во всём образе жизни. По праздникам, вечерами он созывал деревенских мальчишек, играл с ними в "бабки", "козлы", а потом оделял их пряниками; девицам и бабам дарил платки, пояса; мужиков же поил водкою. Но, должно быть, прибавим от себя, поил умеренно, потому что кончанские мужики — народ до сих пор трезвый и зажиточный».

Между тем обстановка в Европе становилась всё более напряженной. Французские армии повсюду теснили соседей, захватывали земли в Бельгии, Германии, Швейцарии, Италии, Далмации, учреждая марионеточные режимы под громкими названиями республик. Генерал Бонапарт отправился в Египетский поход и сражался с мамелюками. Потрясенная поражением Австрия готовилась в союзе с Англией возобновить борьбу. Новая коалиция не мыслилась без участия России. А для общего успеха был нужен полководец, способный победить молодых напористых французских генералов.

Показательно письмо барона Ф. Гримма российскому посланнику в Лондоне графу С.Р. Воронцову, ведшему переговоры об условиях заключения нового антифранцузского союза. «В 1793 году, — писал Гримм, — старый Граф Вурмзер говорил мне в главной квартире Прусского Короля во Франкфурте: "Дайте нам вашего Суворова с пятнадцатью тысячами русских, и я обещаю вам, что через восемь дней мы будем в Майнце и овладеем всеми запасами оружия и поклажи. То, что потеряно, потеряно, но верьте мне, этот способ (суворовский. — В. Л.) воевать менее дорогой и ваши русские знают это лучше, чем любая другая нация"».